Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность - [35]

Неизвестно, какие именно причины задержали его тут. В то время борьба с либертинами была в самом разгаре и клонилась не в пользу Кальвина. Возможно, что именно это и побудило его остаться. Как бы то ни было, Сервет застрял в Женеве на целый месяц и когда наконец 13 августа 1553 года собирался уже уехать, Кальвин, открывший его пребывание, указал на него магистрату, который велел его немедленно арестовать.

С тех пор активное участие Кальвина в осуждении Сервета является несомненным. Он сам выступает его обвинителем, старается все более и более запутать его во время допросов, не дозволяет ему дать защитника. Тем не менее в совете было несколько людей, которые хотели спасти Сервета, в том числе Ами Перрен. Совет решил поэтому выслушать мнения других швейцарских кантонов и отказал вьеннскому архиепископу, потребовавшему выдачи осужденного.

Но пока был получен ответ от швейцарских кантонов, положение Сервета было самое ужасное. Он жаловался совету, что содержится в отвратительной яме, что одежда на нем распадется на куски, просил послать ему хотя немного белья. Но все эти жалобы оставались без последствий. Тогда Сервет пришел в отчаяние. В лихорадочном возбуждении он пишет совету письмо за письмом, просит передать его дело “совету двухсот”, выставляет обвинения против Кальвина, требуя предания его суду как еретика. Все это, конечно, также оставляется без последствий, и, получив ответ кантонов, единогласно высказавшихся против Сервета, совет (25 октября) присуждает его к сожжению.

Остальные подробности процесса еще более возмутительны. Ни Кальвин, ни Фарель, приехавший специально в Женеву, чтобы присутствовать при казни еретика, не выказали ни малейшей жалости к нему. Сервет до последней минуты не знал, что его ждет костер вместо плахи, и когда, приведенный на место казни, увидел ужасные приготовления, то в первые минуты совершенно обезумел от отчаяния. Фарель, сопровождавший его в качестве духовника, не сказал ему ни слова в утешение и только возмущался тем, что несчастный, несмотря на все свое отчаяние, не соглашается отречься от ереси, чтобы добиться смягчения наказания.

Сервет, обложенный со всех сторон дровами, с венком из соломы на голове, погиб настоящим мучеником за свои убеждения. Протестанты, очевидно, не хотели уступить католикам в искусстве подавлять ереси.

Сожжение Сервета (Рисунок из книги Г. Тиссандье “Мученики науки”)

Казнь Сервета, как мы уже сказали, легла неизгладимым позорным пятном на деятельность реформатора. Сервет был иностранец, он не проповедовал в Женеве, его книга даже не была напечатана в Женеве. Кальвин мог, по крайней мере, предоставить печальное право наказать еретика осудившим его католикам. Но, тем не менее, несправедливо было бы свалить на него одного всю вину этого осуждения. Кальвин выступил в духе своего времени. И швейцарские кантоны, и Фарель, и Бусер – все они требовали казни Сервета. Даже кроткий Меланхтон и тот безусловно оправдывает поведение Кальвина, освободившего церковь от этого “богохульника”. Костер, на котором погиб Сервет, не был делом одного только реформатора: он был сложен фанатизмом и жестокостью всего XVI столетия.

Глава X. Кальвин дома и на кафедре

Внутренняя жизнь Кальвина. – Семейные испытания; смерть Иделетты. – Трудолюбие его: лекции, проповеди и литературные произведения. – Корреспонденция Кальвина

Падение партии либертинов окончательно упрочило торжество нового порядка вещей, торжество новой Женевы, Женевы Кальвина и эмигрантов, над старой Женевой. С тех пор население города, наполовину уже состоявшее из новых элементов, окончательно подчиняется воле реформатора. Женева сознательно принимает на себя роль, предназначенную ей последним, – она становится центром реформационного движения, столицей протестантского мира.

Но прежде чем перейти к этому последнему, также девятилетнему периоду деятельности Кальвина, мы должны сказать несколько слов о его внутренней жизни, взглянуть на ту арену, на которой совершалась эта продолжительная, мелкая по своим проявлениям, но грандиозная по своим последствиям борьба с женевскими патриотами. Отчасти в особенностях этой борьбы кроются причины той мелочной мстительности и жестокости, которые не могут быть объяснимы даже его принципиальной нетерпимостью и беспощадными теориями.

В самом деле, этот могучий диктатор, к словам которого благоговейно прислушивалась вся протестантская Европа, в самой Женеве, несмотря на свое громадное влияние, должен был чувствовать себя как бы в осадном положении.

Вот он читает перед многочисленной аудиторией свои знаменитые лекции по теологии. Вокруг его кафедры с напряженным вниманием теснятся многочисленные слушатели. Многие из них – иностранцы, приехавшие издалека почерпнуть учение из самого его источника; это – уже известные проповедники, явившиеся укрепить свой дух в беседах с реформатором; это – будущие миссионеры, будущие мученики. Вдруг с улицы раздается громкий крик, смех, свистки: либертины устраивают реформатору демонстрацию. Тихий, прерывающийся голос ученого смолкает, и вслед за тем Кальвин разражается гневной обличительной речью. Подобные сцены повторялись очень часто, все сильнее раздражая этого и без того раздражительного, болезненного человека. Либертины, как мы уже говорили, не были опасными противниками. Но эти непрерывные мелкие враждебные демонстрации, этот партизанский характер борьбы сообщали ей более непримиримый характер, чем более крупные массовые сопротивления. Редкий день в жизни реформатора проходил спокойно. Когда он идет по улице, его из-за угла встречают свистками. Собака бросается ему под ноги. Хозяин с притворною заботливостью кричит: “Кальвин!”, и собака ворчливо отходит, потому что это ее кличка. Реформатор идет дальше, и его откуда-то окликают, но при этом его имя произносится так, что слышится “Каин”. На мосту, по которому ему приходится проходить, несколько повес, притворившись рассеянными, чуть не опрокидывают его. По вечерам, когда он весь поглощен своей работой, под окном его какой-нибудь напившийся либертин вдруг начинает распевать неприличную песенку. Его проповеди прерываются насмешливыми замечаниями, гримасами. Эти люди, веселые, легкомысленные, ненавидящие сурового проповедника, идут в тюрьму, платят штрафы, должны совершать публичные покаяния, но вслед за тем они снова принимаются за прежнее, не давая своему противнику ни минуты покоя.