Жан Баруа - [8]

Баруа".

IV. Жан высказывает аббату Жозье свои первые сомнения

Три года спустя.

Келья с каменным полом позади ризницы, освещенная слабым светом. Два стула, две скамейки для молитвы. На стене распятие.

Аббат Жозье - молодое лицо, высокий лоб с залысинами; светлые волосы, коротко остриженные и вьющиеся. Веселый и ясный взгляд свидетельствует о душевном покое человека, искренне верующего и деятельного. Верхняя губа тонкая и поджатая, нижняя - пухлая, придающая лицу выражение добродушной и в то же время чуть вызывающей иронии.

Во взоре в улыбке - задорный вызов: так смотрят и улыбаются люди, которым все понятно как в этом, так и в ином мире; они безмятежны, ибо полагают себя единственными обладателями истины.

Аббат Жозье тщательно закрывает дверь и, обернувшись, протягивает Жану обе руки.

Аббат. Что нового, дружок? (Задерживая руку Жана в своей.) Но прежде всего сядем.

Жану Баруа пятнадцать лет.

Это - рослый, гибкий, хорошо сложенный подросток. Широкая грудь, крепкая и высокая шея.

Голова крупная, с квадратным лбом, окаймленным темными - густыми и жесткими - волосами. Из-под изогнутых, слегка прищуренных век с пытливым вниманием блестит живой и открытый взгляд, острый взгляд его отца. Нижняя часть лица - еще совсем детская. Неоформившийся подвижной рот; округлый подбородок, несколько скрадывающий тяжелую челюсть.

В нем угадывается спокойная и упрямая воля, выработанная в жестокой борьбе; три года он упорно стремился к выздоровлению, три года страшился и надеялся. Ставкой была его жизнь.

Теперь битва выиграна.

Аббат. Я слушаю.

Жан. Господин Жозье, я долго думал, прежде чем прийти к вам. Я уже давно собирался, но все не мог решиться... Так вот... (Пауза.) Меня смущают некоторые вопросы... Множество мыслей, касающихся религии, приходит на ум. Особенно с тех пор, как я начал заниматься в Бовэ... (Нерешительно.) Мне хотелось бы, чтобы со мной кто-нибудь поспорил, объяснил мне...

Аббат внимательно смотрит на Жана.

Аббат. Что может быть проще? Я весь к вашим услугам, дитя мое. Вас что-то смущает? Что именно?

Жан становится необычайно серьезным. Он немного откидывает голову. Мускулы лица напряжены, углы рта, покрытого темным пушком, опустились. Взор лихорадочно блестит.

Аббат (улыбаясь). Ну же...

Жан. Прежде всего, господин Жозье... Кто такие

вольнодумцы?

Аббат выпрямляется и тотчас же без малейшего колебания, с довольной усмешкой отвечает Жану. Он говорит со своеобразной сдержанной энергией, немного стиснув зубы, выделяя те слова, которым придает особое значение.

Аббат. Вольнодумцы? Это чаще всего наивные люди, которые полагают, будто мы можем мыслить свободно. Мыслить свободно! Но свободно мыслят одни лишь сумасшедшие. (Смеясь.) Разве я волен думать, что пять и пять одиннадцать. Или что артикль мужского рода ставится перед существительным женского рода. Полноте! Повсюду есть правила - и в грамматике, и в математике... Вольнодумцы надеются обойтись без правил, но ни одно живое существо не может жить, не имея твердой опоры! Для того чтобы передвигаться, нужна твердая почва под ногами. Для того, чтобы мыслить, необходимы незыблемые принципы, проверенные истины; и одна только религия владеет ими.

Жан (сумрачно). Мне кажется, господин аббат, что я могу стать вольнодумцем.

Аббат (смеясь). Вот так штука! (Ласково.) Нет, дитя мое, не бойтесь; за это я отвечаю... И как только вы могли допустить такую мысль?

Жан. Я переменился. Раньше ничто не смущало моей веры: никогда мне и в голову не приходило спорить, рассуждать. Теперь я не могу уйти от этого... я пытаюсь понять и не могу... и тревога овладевает мною...

Аббат (очень спокойно). Но, дитя мое, это в порядке вещей.

Жан порывается что-то сказать.

Вы в таком - возрасте, когда человек по-настоящему начинает жить и открывает множество вещей, о существовании которых он дотоле и не подозревал. Ребенок взрослеет, но вера его остается детской, между жизнью и верой возникает несоответствие.

Лицо Жана постепенно проясняется. Это не страшно. Надо только быстрее преодолеть трудный период, подкрепить веру разумом, приспособить ее к новым обязанностям. Я вам в этом помогу.

Жан (улыбаясь). Я вас слушаю, господин аббат, и мне уже становится легче. (Торопливо.) Другой вопрос; возьмем, к примеру, самый обыкновенный проступок: все знают, что это грех, и твердо решают не совершать его. И что же?.. Молятся, дают себе слово - кажется, можно бы больше не беспокоиться... Но, глядишь, и все зря: привычка сильнее самого господа бога!

Аббат. Сын мой, потому-то и нет ничего опаснее для веры, чем часто повторяемый грех, даже самый пустяковый; он подтачивает веру, как вода камень, и этого нужно остерегаться пуще всего.

Жан. Совершенно верно, господин аббат... Но почему же я не могу устоять против соблазна?

Комический жест аббата, ускользающий от напряженного взгляда Жана.

Я спрашиваю себя: для чего все эти искушения, все эти испытания? В детстве нам кажется вполне естественным, что есть счастливые и несчастные, здоровые и больные. Так уж заведено, вот и все... Но стоит только задуматься, и приходишь в ужас: на свете так много несправедливого, так много дурного... И если бы еще можно было утверждать, что несчастье - всегда заслуженная кара! Должно быть, у бога были свои причины создать мир таким, каким мы его видим, но, по правде говоря...