Жалость - [9]

— Нет. Я сказал — нет.

Вдруг пахнущая чесноком женщина опустилась на колени и закрыла глаза.

Написали расписки. Не оспаривая того, что девочка стоит двадцать пиастров, — конечно, ведь ей сколько лет еще служить! — в конце концов сумму оставшегося долга скостили, сойдясь на трех хогсхедах табака (то есть больших, каждая весом чуть не в полтонны, бочках) или пятнадцати английских фунтах, но лучше все-таки деньгами. Напряжение спало — видно было, как помягчело лицо д'Ортеги. В нетерпении (хотелось поскорей убраться и на свободе насладиться радостью разрешения кляузного дела) Джекоб наскоро простился с мадам д'Ортега, двумя ее отпрысками и их отцом. На узенькой дорожке, ведущей к воротам, снова развернул Регину, махнул рукой чете хозяев и опять, сам того не желая, позавидовал: какой дом! А чего стоит изгородь! А ворота!

Впервые в жизни он не хитрил, не льстил, не строил козней, но разговаривал с богатым дворянином на равных. И осознал (хотя и не впервые), что только в имуществе, а не в генеалогии, не в породе меж ними разница. Так разве не вельми ласкательно и у себя такую ж городьбу иметь, остенить ею собственного имения краеугольные камни? А однажды — да ведь, поди, не так уж и нескоро — возвести и на своей поляне такие же палаты. Как раз на задах участка есть пригожий взгорок — и на холмы оттуда вид куда краше нынешнего, и на долину речки. Витиеватая роскошь, как у д'Ортеги, нам ни к чему, оно конечно. Его языческим излишествам подражать не будем, но сделаем все как надо. И будет чисто, четко, даже благородно, потому что не проглянет нигде изначальная подлость, как в «Вольнице». Праздную жизнь д'Ортеге обеспечивает лишь безграничный доступ к даровой рабочей силе. Не используй он сонмищ порабощенных ангольцев — был бы не просто должником, как сейчас. Куда там! Ел бы из собственной ладошки, а не с серебра и фарфора, и спал бы в Африке под кустом, а не в кровати под балдахином. Джекобу претило богатство, основу которого составляет подневольный труд, да к нему ведь подавай вдобавок еще и наемную стражу! Как бы ни был он мало набожен, но остатки протестантизма заставляли его к плеткам, цепям и вооруженным надсмотрщикам испытывать отвращение. Он был полон решимости доказать, что собственными усердными трудами можно разбогатеть и добиться положения в обществе не хуже чем у д'Ортеги, при этом не разменивая на звонкую монету честь и совесть.

Похлопав Регину по холке, Джекоб понудил ее ускорить шаг. Солнце стояло низко, повеяло прохладой. Он торопился: следовало засветло вернуться на виргинский берег в таверну Пёрси, чтобы выспаться в кровати — если все не окажутся заняты, а то ведь там на них, бывает, спят и по трое. В этом случае придется вместе с другими запоздалыми постояльцами искать место на лавке или прямо на полу. Но первым делом надо будет хватануть кружечку-другую эля — это обязательно: чтобы его чистое, горькое послевкусие смыло сладковатый гнилостный привкус порока и порченого табака, отдушкой которого словно весь язык обложен.

Регину Джекоб возвратил в конюшню, расплатился и зашагал к таверне Пёрси, стоявшей ближе к берегу. По пути увидел, что какой-то человек избивает лошадь, у той даже подкосились колени. Собрался на него прикрикнуть, но тут набежали лихие матросы и оттащили мерзавца, самого хорошенько сунув мордой в грязь. Мало что злило Джекоба более, чем жестокое обращение с домашними животными. Против чего восстали моряки, неизвестно, но в нем ярость пробудило не только то, что лошади причиняли боль, но более всего ее беспомощность, немая мольба о пощаде, застывшая в глазах.

По случаю воскресенья постоялый двор Пёрси был закрыт — как он только забыл об этом! — и пришлось ему направиться в заведение, открытое постоянно. Оно конечно — нелегальная корчма, жалкий притон для забубённой голытьбы, но кормят там обильно, и мяса с душком не подают. Ему как раз несли вторую кружку, и тут явились музыканты — скрипач с волынщиком, — пришедшие и поразвлечься, и денег заработать. Пусть Джекоб сам сыграл бы этому волынщику на зависть, но все равно возвеселился духом и вместе со всеми запел:

Мне, руки сложа, отдыхать не с руки:

Дорога поманит с утра.

Конечно, не рай здесь, как мы, дураки,

Поверили было вчера,

Но!

Но верный мушкет и надежный палаш

Скитальцу помогут всегда,

Да!

А в крепость придешь да покрепче поддашь —

Отступит любая беда!

Когда вошли две девки, мужики с хмельной радостью принялись громко выкликать их по именам. Прежде чем выбрать, к кому на колени плюхнуться, гулящие послонялись — эк ведь, выгадчивые! Одна сунулась к Джекобу, тот отстранил ее. Ему довольно: в былые годы он свое отбегал по всяческим борделям и срамным домам, в которых принимали жены ушедших в долгое плавание мореходцев. Мальчишеское безрассудство, охватившее его на плантации «Вольница», не простиралось настолько, чтобы, как в юности, без зазрения совести пуститься в разгул.

Сидя за столом, запакощенным остатками пищи тех, кто здесь уже отобедал, Джекоб прислушивался к разговорам, которые вращались в основном вокруг сахара или — что то же самое — рома. По цене и спросу ром уже начал обгонять табак, которого напроизводили столько, что рынок по швам трещит. Какой-то ражий детина, с зеленым змием, похоже, крепко повязанный (знал про него все — от несложной механики производства до жутких цен и благотворного воздействия), проповедовал как с амвона, вещал, непререкаемый, будто посланец лорда-владетеля.