Жалитвослов - [59]

— Оно и видно, — откликнулся Домрачеев. — Военные заводы, а?.. Помню, помню. Ну, в общем, резолюцию свою министр поставил. Там, правда, есть кое-какие замечания.

Он передал бумагу Кметову. Поправки были внесены в последнюю фразу. Теперь она звучала так: «И погасите пламень вожделений врагов земли нашей, яко нищи суть и окаянны.»

— Разница есть, не правда ли? — заметил Домрачеев, наблюдая за его реакцией. — На мой взгляд, замечание верное.

Кметов молча кивнул, отдал ему бумагу. Замечание и впрямь было верное, но радоваться было рано. Кметову все казалось, что главное еще впереди.

— Вот и ладно, — довольно произнес Домрачеев, принимая бумагу и передавая ее Толкунову. — Не так ли, Петр Тихонович?

Тот опять что-то буркнул.

— Я совершенно того же мнения, — наклонил голову Домрачеев и снова повернулся к Кметову: — Нечего и говорить, Сергей Михайлович, что вам полагается некоторая компенсация за это дельное предложение: ведь вашими стараниями наш жом выделился и стал передовым. Однако я вижу, что у вас есть способности, и кто знает… — он многозначительно помолчал.

— Спасибо, — выговорил Кметов, у него начало отлегать от сердца. — Я рад… счастлив служить, — и поймал насмешливый взгляд Толкунова.

— Можете идти, — перевел этот взгляд в слова Домрачеев. — Мы будем держать вас в курсе.

Только в своем кабинете смог Кметов прийти в себя. Им овладело благодушно-ворчливое настроение, находящее обычно на него после какого-нибудь удачного дела. Хотелось хмыкать и беззлобно брюзжать.

— Для моих лет! — ворчал он, расхаживая по кабинету и посмеиваясь. — А чего вы хотели?.. Я головой думаю или нет?… У нас на военных заводах так.

Он вдруг представил, как было бы славно рассказать о своих достижениях родителям, как гордились бы они им, как мама целовала бы его, а отец похлопывал по плечу, — и вдруг острая нестерпимая тоска по ним нахлынула на него. Как он жил без них все это время?.. Как плохо ему без них!.. К тоске подмешивалось сомнение. «Да поставили ли они свечку в их память? Да выделили ли средства? Сегодня же после работы лично проверю», — решил Кметов.

Партийная часовня, небольшое белое здание с забранным решеткой входом и единственным круглым окном над ним, притулилась под боком у Дома слушаний. Как всегда, здесь было полно нищих, и Кметова немедленно облепили со всех сторон. Под ногами вились грязные дети, крича взрослыми голосами: «Дяденька, подайте на сок сиротинушке!». Дорогу преградил огромного роста мужичище с бородой лопатою, взревел страшным голосом:

— Ветерану интернационального долга подай на пропитание, человек честной!

Кметов, извинительно улыбаясь, протиснулся ко входу и постучал. За решеткой появился сторож, тихий испуганный человек без одной руки, и Кметов сунул ему свой рабочий пропуск.

— Кметов, — шепотом прочитал фамилию сторож. — Кто у вас?

Сначала до Кметова не дошло, а потом он ответил:

— Родители. И тетка.

— Родители, — прошептал сторож и, виновато отведя глаза, подставил ладонь. Кметов опустил туда монетку.

— Ветерану интернационального долга! — рявкнул у самого уха голос, но Кметова уже впустили внутрь.

В часовне было темно. От самой двери уходили в глубину, к еле видимым знаменам и стягам, ряды горящих свечей. На стенах, где виднелись мемориальные плиты с именами павших героев, мерцали лампады. У самых стягов потрескивали пудовые свечи в тяжелых литых подсвечниках.

— Вы походите, поищите, — прошептал сторож за его спиной. — Тут их много, всех не упомнишь.

— А вы не помните? — спросил Кметов.

— Память человеческая коротка, — прошептал сторож, отводя глаза.

Кметов догадался и сунул ему еще монетку.

— Да ведь у меня списки есть, — оживился сторож, исчез и снова появился, неся какие — то бумаги. — Тут все по алфавиту.

Кметов внимательно просмотрел списки, но фамилий родителей там не было.

— Нет их тут, — вздохнул он, отдавая бумаги сторожу.

Сторож тоже вздохнул.

— Средств не хватает, — прошептал он. — Ведь их, на западе, вон сколько, а средства ограничены.

— Но мне обещали! — воскликнул Кметов. — Как передовику… как заслуженному работнику производства!

— Заслуженных работников вон сколько, — прошептал сторож, отводя глаза, — а средства ограничены.

— Подождите, — сказал Кметов решительно и, поймав его руку, вложил туда банкноту. — Вот вам. Этого хватит? Вот еще.

Сторож поднял на него благодарные глаза.

— Этого хватит, — чуть слышно прошептал он. — Как звали их?

— Отца — Михаил Александрович. Маму — Елизавета Сергеевна. И… еще Калерия Владимировна.

Сторож прошел вперед, к стягам, и вытащил откуда — то короткую толстую свечу. Повернувшись, он поманил Кметова.

— Вот, — сказал он, вручая ему свечу. — Зажгите и поставьте сюда. Я табличку с именами потом установлю. А сейчас — скажите им, что хотите.

Комок встал в горле Кметова.

— А они услышат? — едва сумел он выговорить.

Сторож значительно кивнул.

— Отсюда — услышат.

Кметов обратился лицом к стягам. И вдруг слезы хлынули из его глаз.

— Господи!.. — вытолкал он из горла душивший его ком. — Мамочка… Папочка… Я так тоскую без вас… Так тоскую…

Долго стоял он перед чужими стягами, утирал слезы, сморкался. Потом пошел к выходу. Сторож торопливо открыл ему решетку.