Жак Лакан: введение - [71]

Наконец, в случае успешного преодоления фундаментальной фантазии, выхода за ее пределы, перехода через или за фантазм Другой с его желаниями вытесняется, а на передний план выходит субъект как влечение. Которое, повторяюсь, всегда уже является влечением к смерти. Однако это не влечение к смерти в смысле склонности к самоубийству или каких-то еще склонностей, связанных с умерщвлением желания, угасанием и т. д. Это влечение к смерти в смысле влечения, которое в логике своего существования никак не связано с благом для субъекта, с его выживанием, с его успешной адаптацией, приспособлением к той символической реальности, в которой он/она находится.

Влечение – это та сила, которая действует сама из себя, абсолютно не соотносясь с тем, что вокруг нее происходит. Она легко превращается во влечение к смерти, потому что своим напором способна привести субъекта к гибели – например к гибели в символической реальности: под действием влечения субъект губит карьеру, разрушает семью, теряет друзей, положение в обществе и т. д. Его персона гибнет. Влечение как влечение к смерти никак не соотносится ни с какой реальностью, ни с какими задачами выживания, адаптации и т. д. Это сила, действующая сама по себе, исключительно в своих интересах.

Тема влечения к смерти детально прорабатывалась Славоем Жижеком. Далее я опираюсь не столько на Лакана, сколько на Жижека.

Влечение к смерти – это жизнь, представляющая собой избыток жизни. Нечто в жизни, что является чрезмерным проявлением жизни, жизни, которая выходит за свои пределы. По ту сторону адаптации, по ту сторону приспособления, по ту сторону гармонии, гармоничного сосуществования с окружающей средой. Это избыток, это нечто, что превышает любые ограничения.

Как пишет Жижек: «…люди не просто живут, они охвачены странным влечением к наслаждению жизнью в избытке, страстной привязанностью к выпирающему излишку, который нарушает привычное течение вещей»[139]. То есть влечение к смерти – это не вмещение в жизнь, это срыв обыденного хода вещей.

Влечение к смерти неразрывно связано с jouissance, которое, как я объяснял, является не наслаждением в смысле, например, избавления от напряжения – было некоторое напряжение, связанное с неудовлетворенной потребностью, потребность удовлетворилась и наступил покой, расслабленность. Нет, jouissance – это именно чрезмерное наслаждение, наслаждение через край, это избыток наслаждения.

Как говорит Лакан в семинаре «Изнанка психоанализа»: «Путь к смерти… как раз и представляет собой то самое, что именуется наслаждением»[140]. Jouissance – это избыток, который влечет к смерти, к погибели, потому что если человек следует своему неудержимому, разламывающему, срывающему, не вмещающемуся в обыденный ход вещей влечению, то в конечном итоге его ждет гибель. Если не физическая, то точно символическая.

Так, в частности, Жижек в одной из статей приводит пример, который вполне уместен в этом случае[141]. У Иммануила Канта, великого моралиста XVIII века, в одной из работ есть история про молодого человека, влюбленного в девушку. Он стоит перед ее домом, перед этим домом – виселица. Молодой человек знает, что если он войдет в этот дом к девушке, то на утро, когда он от нее выйдет, его тут же на этой виселице повесят. Как считал Кант, ни один человек в здравом уме никогда в такой дом не войдет, потому что знает, что его ждет. По мнению Жижека, влечение к смерти, жизнь в соответствии с влечением к смерти – это такая субъективная позиция, при которой молодой человек войдет в этот дом, прекрасно зная, что его ждет. То есть это неудержимость влечения, которая никак не соотносится, никак не реагирует на обыденный ход вещей.

Характерная особенность влечения к смерти – его способность разрушать символический порядок, нарушать привычный ход вещей, действовать вопреки правилам, ограничениям, вопреки запретам, то есть разламывать имеющуюся систему координат. В этом смысле влечение к смерти способно давать субъекту свободу, в частности свободу от влияния Большого Другого, способно выводить его/ее из подчинения Большому Другому с его правилами, с его установками, с его системой координат. За счет влечения субъект может получить возможность начать свою жизнь с нового листа – умереть с точки зрения себя как элемента внутри символического порядка и родиться заново.

Надо сказать, что в некотором смысле особенности влечения к смерти могут натолкнуть на размышления о том, что все это очень напоминает психотическое поведение. Тут можно говорить о некотором круге – в конце происходит возвращение к тому, с чего начинали. В начале было реальное наслаждения, от которого впоследствии пришлось отказаться через потерю себя в воображаемом, символическом регистрах. В утопическом постневротическом пространстве происходит новое возвращение к реальному и jouissance. Однако это возвращение уже в новом качестве. Остаться в реальном наслаждения до того, как субъект потерял себя в Другом, это одно, а вернуться к jouissance уже после прохождения всего процесса психического развития – это совершенно другое.

Брюс Финк иллюстрирует эту мысль следующим образом (рисунок 63): есть как бы реальное один, то есть реальное до символизации, и далее после символизации появляется уже реальное два, то есть это уже какое-то новое реальное, новое