Жадный, плохой, злой - [15]

Одного лишь снимка не хватало для полноты картины: Дубов в одиночку хлещет водку прямо из бутылки. Именно этим он занялся, когда наспех закусил уже выпитое. Потом, сбросив пиджак, расслабил узел яркого галстука, с наслаждением поводил головой из стороны в сторону и мечтательно произнес:

– Лучше бы Марк алкоголиком стал, чем гомиком.

– Конечно, вдвоем выпивать веселее, – согласился я.

– Не хами, писатель, не надо, – попросил Дубов размягчившимся баском и взгромоздился внушительным задом на обширный стол. – Мой непутевый сын – моя боль. Ты не способен понять. У тебя нет взрослых детей.

– Зато у меня есть дочь Светлана, – напомнил я ровным тоном. – Та самая, которой по вашему приказу накинули на шею петлю из лески.

Он недовольно скривился:

– Про петлю в первый раз слышу. Я только распорядился доставить тебя сюда, остальное меня не касается.

– А меня вот коснулось, – сказал я. – И сильно задело.

Дубов не обратил на мои слова внимания. У него началась та стадия опьянения, когда человек упивается собственным красноречием, а окружающих почти не слышит. Это было функционирование в передающем режиме с отключенным приемом. Односторонняя трансляция. Попробуйте как-нибудь поддержать разговор с автоответчиком, и вы поймете, что я имею в виду.

Послушав его примерно с минуту, я пришел к выводу, что излияния Дубова чем-то напоминают неудержимый жидкий понос.

– Марк – полное дерьмо, – вещал он. – А его жена – настоящая засранка. Славная получилась пара. Не разлей вода.

– Жена? – Я чуть не поперхнулся сигаретным дымом.

– «Мисс Столица» не помню какого года. Зовет себя Натали, а на самом деле просто беспородная шавка из Кацапетовки. Тварь редкостная. Жадная и расчетливая сука. Скоро выгоню ее к чертовой матери. Пошла вон! На все четыре стороны!

Пока Дубов распинался перед отсутствующей Натали, я попытался представить себе дражайшую половину Марка. Вместо русской красавицы получался некто азиатской наружности, с волосатой грудью и развитой мускулатурой.

– Ваш сын… бисексуал? – осторожно предположил я.

– Он просто паскудный гомик, – отрезал Дубов. – Самый натуральный педераст. И, что обиднее всего, пассивный.

– Ничего, – утешил я расстроенного папашу, – со временем Марк, может быть, изберет активный образ жизни.

Пропустив мою подковырку мимо ушей, Дубов совершил очередной поход к сервировочному столику и, чего-то там хлебнув, заявил:

– Одна у меня отрада: Ириша, доченька моя. Вот кого я люблю так люблю. Умница, красавица… Да ты ее видел в приемной.

Я чуть не перекусил сигаретный фильтр пополам.

– Эта лош… эта девушка – ваша дочь?

– А то кто же! Говорят, мы с ней похожи, как две капли воды. – В голосе Дубова прозвучала нескрываемая гордость, словно он сам свою Иришу выносил, родил и вскормил грудью. Хотя никакие нормальные родители не позволили бы дочери дефилировать на людях в наряде из секс-шопа.

– Не опасно ли оставлять ее одну в таком… – Не найдя в своем словарном запасе приличного определения, я подсократил фразу: —…в таком виде?

– Иришу? – Дубов захохотал. – Она восточными единоборствами чуть ли не с пеленок занимается. Отважна, сильна, воинственна. Вся в меня. На прошлой неделе ей двадцать стукнуло, амазонке моей. Видал, как вымахала?

Разделив в уме 200 сантиметров Иришиного роста на 20 ее годков, я вынужден был признать:

– Да, приметная… гм… девица. Наверное, много корма требует?

– Что еще за идиотское словечко: корм! – раздраженно воскликнул Дубов и принялся быстро расхаживать по кабинету несколько развинченной походкой подгулявшего биндюжника. Галстук, телепающийся на его плече, едва поспевал следом.

– Я хотел сказать: питание. Всякие там калории, белки с углеводами… Она поэтому секретаршей подрабатывает? Чтобы обеспечить себе полноценный рацион?

– Совсем тупой или прикидываешься? – Дубов замер как вкопанный. – Что я, родную дочь обеспечить не в состоянии?

– Зачем же тогда ей в приемной отираться? – не унимался я.

– Да это так просто, шутки ради. Озорничает Ириша. – Дубов расцвел в улыбке и заговорил тем приторным тоном, который принят у родителей, рассказывающих о проказах своих детишек: – Является ко мне как-то поп в рясе. Представляется здешним архангелом и…

– А не архиереем? – предположил я.

– Какая разница? Ты не перебивай, а слушай сюда! – Дубов нетерпеливо прищелкнул перед собой пальцами и продолжил повествование: – В общем, предлагает мне поп этот в восстановлении храма поучаствовать. Как тут откажешь? Святое дело. Я его из кабинета в приемную выставляю, чтобы у него крыша не поехала, пока я буду при нем банкноты отсчитывать. А в приемной Ириша… – Дубов еле сдерживался, чтобы не расхохотаться раньше времени. – Поп глазами: хлоп! Готов. Стал Иришу в попадьи клеить. Житие, мол, у него без бабы тяжкое. Она ему: говорят, священники кастрированные все, чтобы от благих помыслов не отвлекаться… Он: поклеп!.. Ириша: ладно, проверим. – Тут рассказ прервался первым прорвавшимся наружу прысканьем. – В общем, когда я на шум вышел, поп об стены головой бился! Ириша ему рясу задрала и – о-хо-хо! – на голове узлом завязала. Попляши, святой отец! Верхняя половина как в мешке оказалась, а штаны с трусами – и-хи-хи! – до щиколоток спущены. Мальчики мои обхохотались. Поп целый час выход искал, пока с лестницы не загремел – у-ху-ху… – Наткнувшись на мой взгляд, Дубов вдруг стал серьезен, как перед телекамерой. – Учти, писатель, – сказал он, недобро прищурившись, – эта история не для широких масс. Быдлу нужна вера. Церковь нуждается в быдле. Умный политик этим пользуется. Я ведь денег этому попу все-таки дал. И на храм, и на лечение переломов. Он в обиде не остался.