Зет - [5]
Но сегодня, сидя в грузовичке, он чувствовал себя как- то странно, точно всадник, неотделимый от лошади. Он любил свою машину и хорошо знал ее. Знал в ней каждую деталь, начиная с руля, кончая выхлопной трубой. Знал все ее повадки. Мотор фольксвагена, который он поставил, вел себя молодцом. Янгос и не думал бояться, что сломается полуось или откажет зажигание. Он полагался на свой грузовичок. Но сегодня ему предстоит совсем другая работа — ему не надо будет орудовать дубинкой и пускать в ход кулаки. Впрочем, ради чего пошел бы он на это, как не ради машины, своего единственного достояния, верного друга в повседневной борьбе за хлеб на пять ртов, считая его самого, пять ртов, которыми наградила его судьба в этой мерзкой жизни?
Ему надо было раздобыть десять тысяч драхм, чтобы расплатиться с Аристидисом, своим компаньоном. Мотоцикл они купили на пару, но пользовался им только Янгос, выплачивая Аристидису определенную долю прибыли. Но постепенно Янгос понял несправедливость этого. Почему Аристидис, хотя он и хороший парень, должен получать даром деньги? Кто постоянно подвергает свою жизнь опасности в скопище грузовиков, автобусов, военных машин, этих убийц на колесах? Кто вечно живет словно на острие ножа? Только он, Янгос. Аристидис сидит сложа руки. Но зато прикарманивает денежки. Поэтому Янгос и решил расквитаться с ним: расплатиться по векселям и целиком завладеть грузовичком и доходами.
Но где раздобыть эти проклятые десять тысяч?
Последний раз он видел такую сумму больше трех месяцев назад. В тот день он задал хорошую трепку своей жене Мариго за то, что она угостила чашкой кофе того проклятого коммуниста, который прокладывал какие-то трубы возле их дома. Янгоса самого при этом не было. Он узнал обо всем, когда вернулся домой. Все утро он был занят перевозкой гробов. Ему не повезло, его вызвал столяр Никитас — он прислал за ним своего глухонемого подмастерья на улицу императора Гераклия, где была стоянка грузовичков, — и предложил перебросить в похоронное бюро несколько гробов, отполированных в его мастерской. «Подумать только, полировать гробы!» У Никитаса не нашлось мелких денег, и он дал Янгосу для размена ассигнацию в тысячу драхм. Янгос разменял деньги у одного подрядчика, оставил себе только тридцать драхм за перевозку, как было договорено, и остальное отдал Никитасу. Домой он вернулся в полдень мрачнее тучи. Похоронное бюро всегда наводило на него тоску. Жена стирала белье. Ребятишки играли на улице в канавах, вырытых рабочими. Когда он ел, обжигаясь, фасолевый суп, Мариго сказала ему, что угостила коммуниста чашкой кофе. «Он работал возле нашего дома, — пояснила она. — И кроме того, мы ж его знаем, правда ведь, Янгос? Когда он бросил копать и закурил, я предложила ему зайти к нам выпить кофе». — «Что ты натворила, потаскуха этакая? — налетел он на жену. — Значит, ты впускаешь к нам всякую сволочь, которая не признает нашего короля? Ты опоганила мой дом, грязная шлюха, а я, выходит, кормлю и пою тебя столько лет для того, чтобы ты угощала тут кофе всяких...» И посыпались оплеухи. Одна за другой. Янгос вцепился жене в волосы. Она подняла вой. С улицы прибежали ребятишки. И им досталось как следует. Мариго прямо в чем была — в линялом мокром халате, в котором она только что стирала белье, — побежала к сержанту жандармерии и нажаловалась ему, что этот скот опять ее избил, что она требует развода и так далее.
Гордость распирала Янгосу грудь при мысли о том, чем кончилась эта история. Подобное чувство испытал он несколько минут назад, когда Генерал приветствовал его легким кивком, словно говоря: «Все в порядке». Итак, его вызвал сержант жандармерии и в присутствии жены стал распекать: подобные вещи, мол, не должны повторяться, иначе он, как представитель закона, вынужден будет за нарушение порядка наложить на Янгоса штраф. Какой штраф, об этом они потолкуют с глазу на глаз, когда уйдет его жена. Мариго ушла, вытирая подолом мокрого халата заплаканные глаза, и они остались вдвоем. Тогда Димис, так звали сержанта, встал и дружески похлопал его по плечу. «Так, так, — сказал он. — Вот это, Янгос, называется преданность родине... Чтобы эти паразиты даже не переступали порога твоего дома. Ты хорошо проучил Мариго. Пусть в другой раз знает, кого угощать кофе, кого нет. У этих женщин, у всех женщин, Янгос, мозги набекрень. Дали им право голоса — и конец порядку в стране. Красных делается все больше и больше... Выпьешь кофейку?»
С тех пор они с Димисом стали закадычными друзьями. И когда вечером они выходили пройтись по улицам своего квартала — этот бедный квартал в центре города выглядел таким же грязным и неприглядным, как какая-нибудь дальняя деревня, — Димис брал его под руку. Иногда даже обнимал за плечи. Три великолепные нашивки касались плеча Янгоса, и он раздувался от гордости. Прикосновение самой ласковой женской руки не способно было привести его в такой восторг. Они шли рядом, и соседи почтительно здоровались с ними, те самые соседи, которые раньше обзывали Янгоса последними словами: сволочью, подонком, бездельником, бродягой, хулиганом! Теперь эти люди, видя, что он в дружбе с жандармом, при встрече приветствовали его. И это доставляло Янгосу несказанную радость.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.