Зет - [120]

Закончил он так:

«Естественно, возникает вопрос, почему до сегодняшнего дня я не представлял на рассмотрение правосудия фактов, касающихся лично меня. К сожалению, мне следовало идти по пути Пломариса, который, отделившись от группы обвиняемых офицеров и разграничив ложившуюся на них ответственность, взял себе адвоката, хотя кругом говорили, что нас всех амнистируют, если мы будем держаться вместе. Пломарис заявил тогда, что он не какой-нибудь бандит, чтобы ждать амнистии от правительства, и пошел своим путем. Если бы я поступил, как он, то не расплачивался бы теперь так дорого. Ведь есть неопровержимые доказательства, что другие люди пытаются свалить на меня вину, чтобы выйти сухими из воды. А главный принцип справедливости — это справедливое распределение ответственности.

Ваш покорнейший слуга Мастодонтозавр»

6

Постепенно я открываю свое лицо, думала его жена, свое настоящее лицо, которое столько времени, с того дня как ты умер, пряталось под разными масками. А кто такой ты? У тебя два глаза, нос, рот, шея.

Начав с шеи, я подбираюсь к твоему рту. И целую его. Твои губы — два песчаных откоса в бескрайнем океане, в котором тонет мой рот. А зубы твои — белые мышки; я любила их, одинокие фонари на морском берегу; если посмотреть на них сбоку, то, сливаясь, они точно образуют цепочку фонарей, белых фонарей во тьме твоего нёба и горла, поглощавшего воду стаканами. От твоих зубов я добираюсь до щеки, обожаемой, чистой, хотя она и мертвая, щеки, которая приняла столько поцелуев на Первом кладбище. Я не пессимистка. Я славлю тебя всего на этом празднике моего сердца. Твоих глаз я не хочу касаться. Я отказываюсь от них. Я отказываюсь от них, как от губительного сна.

Теперь я знаю, кто ты такой. Ты тот, кто ушел, и поэтому я буду всегда любить тебя.

Никого, вероятно, не интересуют мои чувства. Кроме меня. А без меня нет тебя. Это так просто. Чудно только, что без тебя нет и меня. Ты умер из-за роковой случайности. Я живу благодаря такой же случайности. Нас ничто не разделяет. Я живу для того, чтобы думать о твоей смерти.

Когда я вижу, как юные девушки идут по твоим стопам, я лучше осознаю твое бессмертие, потому что эти девушки, родив завтра детей, передадут новорожденным чувство, которое они питали к тебе.

Неорганические вещества переживают органические. Документы, материалы следствия, судебные протоколы — боже, как мертво все это! Мне кажется, что я служащая в отделе регистрации актов гражданского состояния. А тебя нет. Я скажу тебе только одно: я не могу думать о тебе здраво. Реально ты для меня не существуешь. Ты где-то далеко, там, где облака громоздятся друг на друга, в сети звезд.

Я чувствую себя богохульницей, отступницей, арестанткой. Наверно, должно произойти землетрясение, чтобы я пришла в себя и увидела, как вокруг рушатся здания, в прочность которых я верила, умирают люди, в долголетие которых я верила; увидела мир, перевернутый с ног на голову, хотя я считала, что он крепко стоит на ногах; тогда я пришла бы в себя и поняла, что причитания и сетования — удел людей иного сорта. Что будничная жизнь — это реальность. Что раз я предаю тебя ежедневно, я не достойна тебя.

Но нет. От всей души я кричу: «Нет!» Есть прибежище для мечты. Есть прибежище, где смерть может оцепенеть. А ты и я...

Вместе с тобой и мне приходит конец. Если я перестану тосковать по тебе, то перестану существовать. Если я внезапно увижу тебя перед собой, то растеряюсь, потому что я уже привыкла любить тебя только по фотографии.

Я говорю себе: надо бросить тебя. Но в глубине души не верю, что это возможно. Некоторое время я еще буду воспроизводить каждую черточку твоего лица. Так фотографы ретушируют фотографии покойников.

Но скажи, почему ты не хочешь со мной знаться? Почему не приходишь вечером в комнату с остановившимися часами? Я любила тебя в мою первую весну, не зная, что такое пост, воздержание, невозможность быть вместе. Ты был моей первой любовью. Второй не бывает.

Приди в эту пещеру, приди, широко раскрыв объятия. Возьми страстную женщину, вдову, хрупкую смертную душу, монахиню — возьми меня.

7

Старые коллеги, жандармские офицеры, предали Мастодонтозавра. Следователь поодиночке вызывал их на допрос. У них у всех было одно и то же заболевание: они страдали потерей памяти.

— Я, — сказал Маврулис, — заявляю: неправда, что... Тем более неправда... как утверждает начальник участка асфалии Нижней Тумбы... совершенно фантастично... скорей всего, неправда... также неправда... Впрочем, я не мог отдать приказ начальнику участка, потому что я по должности на шесть рангов ниже его.

— Я, — сказал второй офицер, — вовсе не присутствовал на вышеупомянутом митинге сторонников мира. В то время я и мои сослуживцы были заняты расследованием преступления так называемого Дракона. Двадцать второго мая около шести часов вечера меня вместе с Гевгенопулосом послали на розыски вышеупомянутого Дракона. Мы прошли по улицам святой Софии, Гермеса, Венизелоса, Драгумиса, по Новой улице Александра Великого до кондитерской «Флока», что напротив магазина Лампропулоса. На обратном пути возле старого здания торговой инспекции мы встретили Пломариса. «Что у нас нового? Что слышно?» — спросил его Гевгенопулос. «Ничего», — ответил Пломарис. Потом на рейсовом автобусе мы доехали до рощи Шейх-Шу, где, как известно, действовал вышеозначенный Дракон. Там мы встретили Паралиса, которого я спросил, есть ли какие-нибудь новые сведения о Драконе. Мы дошли пешком до таверны «Пентелис», что поблизости от Кавтандзоглио, оттуда через час добрались до центра города и расстались с Гевгенопулосом около его дома. Когда Мастодонтозавр хотел выставить меня как свидетеля, я сказал ему: «Какой же я свидетель, если мы с Гевгенопулосом не присутствовали при беспорядках, а были в том месте гораздо раньше».