Зерна гранита - [60]

— Я… не могу… нельзя мне… некогда… Надо как можно быстрее вернуться… — сказал Иван.

— Куда это ты так торопишься, парень? Разве не видишь, на кого ты похож? Весь в грязи, мокрый. А ну входи! — настойчиво сказала женщина, дверь дома которой всегда была открытой для хороших людей. Как мать, эта женщина заботилась о знакомых и незнакомых ей людях.

В луче света, падавшем сквозь щель приоткрытой двери, Иван увидел морщинистое лицо женщины, ее живые, неспокойные глаза.

«Если бы была жива моя мать, сумела бы она найти в себе столько смелости, столько силы, чтобы стать матерью революции? — неожиданно подумал Иван. — Если бы была жива мама… Да! Она сумела бы… Матери нас рожают, матери нас кормят, матери дрожат над нами, над нашей жизнью. Они сердцем, душой чувствуют и понимают, правильной или неправильной дорогой идут их дети; главная для них дорога — это дорога правды, справедливости, свободы. Они инстинктивно понимают, что свобода — это жизнь. И они идут этой дорогой со своими сыновьями, дочерьми…»

— Ты о чем задумался? Входи же! Обогреешься немного и пойдешь, — похлопал его по спине Владо.

Иван встрепенулся, посмотрел на своего товарища.

— Нет, Владо, — сказал он, — я пойду! Мне надо вовремя быть на занятиях. — Он посмотрел на женщину. — В эти дома должны входить люди и с чистой душой, и в чистой одежде. Эти дома — святыни, а хозяева их — святые.

— Ты прав! — сказал Владо, посмотрев на него долгим взглядом. — Эти дома — путевые знаки нашей истории, нашей революции, ее завтрашние музеи. Входи побыстрее, сменишь одежду, потому что такого грязного никто тебя не пустит даже на порог гимназии.

ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС

В камеру вошли двое полицейских. Они приказали Ивану встать. Он приподнялся, но израненные ноги не держали его, и он опустился на землю.

— Мы что, должны тебя носить? — раздраженно спросил один из них.

— Ничего я не хочу. Оставьте меня!

— Ты не хочешь, а тебя наверху ждут. А их воля для нас закон.

— Что такое их воля? Воля убийц. Важна народная воля. И сколько бы вы ее ни угнетали, она победит.

— На ногах стоять не можешь, а языком не перестаешь молоть. Там, наверху, тебе подремонтируют мозги|.

Полицейские взяли из угла брошенную туда подстилку, положили на нее Ивана, словно мертвеца, и понесли к Йордану Темнице и Цано Стефанову.

Утро вступало в свои права. Привыкшие рано вставать крестьяне шли в поля. Город постепенно оживал.

С наступлением дня заканчивался и срок обещания, данного Йорданом Николовым своему начальству из Плевена: «До утра все будет раскрыто и бунтарская околия будет закована в наручники!» Обещание было дано, а надежды на то, чтобы найти лазейку в нелегальную сеть партийного и ремсистского подполья, до сих пор не было. Не было, но Темница твердо знал, что сейчас все зависит от Ивана Туйкова. Все!

Привыкший к легким победам Йордан Темница не сомкнул глаз целую ночь. Не уходил домой спать и околийский начальник полиции Йордан Гатев. Он беспокойно сновал от своего кабинета до комнаты, где расположился Николов. Цано Стефанов неутомимо угодничал, исполняя капризы рассвирепевшего плевенского «аса», и непрерывно его подбадривал:

— Заговорит, господин начальник! Эх, назначили бы меня… на место главного… я бы… я бы научил их не стыдиться. А это, если по-честному, и от вас зависит, господин Николов… Достаточно одно словечко замолвить там, где нужно, и… и был бы я на ступеньку повыше…

— Да хватит тебе слюни тут распускать! У меня голова кругом идет, а ему «словечко», «ступеньку повыше»… Идиот!

— Господин начальник! — вскочил полицейский, глядя на Николова, как побитая собака на хозяина. — Дайте мне возможность, господин начальник! Для царя и для отечества Цано Стефанов чудеса может совершить!

Темница смотрел на него с ненавистью. Пьяная похвальба, жажда более высокого чина, власти и денег были единственной целью каждого полицейского.

«Дураки. Будто меня оценили по достоинству! — Он скрипнул зубами. — Всякие, что и допроса-то по-человечески провести не могут, давят там фасон в Плевене, а я, Йордан Николов, мотаюсь как собака по разным селам и городам. Но теперь хватит, сыт по горло! Настал момент показать им, чего я стою. Один удар в Тетевене — и они еще меня просить будут о помощи и покровительстве. Они увидят наконец, кто такой Йордан Темница! Прежде всего поеду на пролетке в Обнову. Пусть меня увидят мои однокашники по школе. А учителей, которые говорили мне, что я только в пастухи годен, заставлю кланяться мне до земли. Да! Главное сейчас, чтобы этот большевистский сосунок назвал хоть одно имя. Всего одно имя… А уж потом мы поговорим по-другому… Однако этот мальчишка оказался тверже стали. Не случайно местные агенты отмечали, что кроме твердости Иван Туйков отличается и умом…»

Николов вспомнил свой первый разговор с начальником полиции.

— Нелегкая это будет задача! — сказал ему Гатев.

— Неужели вы и детей боитесь, господин Гатев?

— Не забывайте, господин Николов, что Туйков не ребенок! Он мыслящий, убежденный в идейном отношении коммунистический функционер. Занимается философией, литературой… Много читает, а понятия у него, как у зрелого человека.