Зеркало за стеклом - [8]

Изображать из себя страшную ведьму сегодня не хотелось. Поэтому все мишурные приплясывания, якобы колдовские напевы и размахивания руками я отложила до лучших времён и соответствующего настроения, просто беззвучно шепнув заветное словцо — одно из тех, которым научила меня бабка.

Савва Иваныч вытаращился, проворно поднялся, вытянувшись по струнке, покачался, перекатываясь с пяток на носки и обратно, и деревянным шагом потопал прочь. Тошка от неожиданности отшатнулся, не удержал равновесия на корточках и протёр мне пол спиной в залатанной рубахе. Я схватила его за руку, рывком поставила на ноги и велела идти за батькой до ближайшего лужка.

— Не бойся, малой. Как только отец на травку ступит, тут же в себя придёт. Бери тогда его за руку и веди домой. Только обязательно за руку. Понял?

Тошка кивнул, но по нему было видно, что невысказанные вопросы готовы разорвать парнишку пополам, чтобы одна половина могла бежать выручать Савву Иваныча, а вторая пытать меня на предмет чего и почему.

— Что стоишь, будто ноги к полу приросли? Бегом давай! — строго прикрикнула я.

Тошку сдуло. Я повернулась к тётке Устирике, которая выглядела так, будто вот-вот лопнет от невозможности высказаться. Я сделала приглашающий жест.

— Я мужика хочу, чтоб и по хозяйству, и по этим делам… ну, которые одеяльные!

— Надодеяльные или пододеяльные? — деловито уточнила я, чувствуя себя неудобно, но не зная, чем ещё ответить на этот крик страдающей души.

— Ну, так он ж ведь как… когда зимой, а когда летом… — честно начала бормотать уже пунцовая от смущения тётка Устирика. Нет, определённо надо надпись на лбу сделать!

— Ладно, ладно! — Я подняла обе руки и попружинила ладонями в воздухе, давая понять, что спорить дальше не буду, новой словесной атаки не требуется, просьбу страждущей уважу. Зелий, излечивающих от пьянства, я готовить толком не умела. Но что с чем смешивать, примерно представляла. Бабка как-то намешивала при мне такое для пастуха, который по пьяни стадо овец проспал волкам на радость. Правда комментировала весь процесс не очень подробно, но мелочи, как известно, дело наживное. В конце концов, если у Клима Семёныча вдруг ногти на ногах вырастут, или уши оттопырятся, какая в том беда?

Исполненная нетерпения, я оставила тётку дежурить над жертвой бабьего коварства на случай возвращения к оной сознания, а сама спустилась в холодный погреб за необходимыми ингредиентами.

* * *

Подвал я не любила. А после того, как сверзилась туда — особенно. Хотя самого падения так и не помнила, только страх и галлюцинации органов чувств сразу после того, как пришла в себя. Но оно точно было — я тогда сильно ударилась, причём, не единожды. Хотя и с этим вышли большие странности… Но если не считать этой неприятной случайности, подвала я попросту боялась за то, что там было темно, холодно, а по низкому потолку, из-за которого приходилось сгибаться едва ли не пополам, ползали пауки. Кажется, их я боялась всегда. Твари, настолько далёкие обликом от человека, с этим невероятным количеством глаз, мохнатыми тельцами и лапами и способностью передвигаться в любой плоскости с невероятной скоростью, вряд ли вообще хоть у кого-то вызывали симпатию. Но меня они повергали в панический ужас. Стоило мне увидеть паука размером больше ногтя, я издавала громкий отрывистый крик и отпрыгивала так далеко, как только могла. Правда, надо отдать должное паукам: им, видимо, собственные нервы были дороже, посему мохнатые твари никогда не нападали первыми, а только угрожающе шевелились при моём приближении.

Одна из таких встреч, когда я в потёмках упёрлась лицом прямиком в паутину с хозяином посередине, была воистину душераздирающей и для меня, и для паука. Бабка тогда послала меня в погреб за туеском закусочных солёных грибочков. С какой-то просьбой наведался лесоруб из соседнего села — трясущийся и заикающийся — и старая травница для успокоения нервов поднесла ему увалихи. В погребе было темно, но поскольку туеса с соленьями стояли почти у самой лестницы, свечу я брать не стала. Спустившись на нижнюю ступеньку, я начала шарить рукой по полке, но искомого туеска там не оказалось. Я шагнула на земляной пол, оставшись одной ногой в пятне света, льющегося сверху, и потянулась растопыренными пальцами в темноту вдоль полки. Кончики пальцев царапнули по шершавой бересте, я облегчённо вздохнула, подалась вперёд, чтобы ухватиться ладонью, и почувствовала, как лицо обхватило что-то почти невесомое. По носу защекотало. Я медленно отстранилась, мёртвой хваткой вцепившись в туесок, сделала шаг назад в освещённый квадрат и скосила глаза к переносице. На меня в ответ уставилась россыпь крохотных чёрных блестящих глаз-бусинок над хищно шевелящимися жвалами.

Секунду я стояла, думая только о том, как же страшна моя смерть, а потом издала такой жуткий вопль, что услышала, как наверху что-то уронили и затопали. Не переставая кричать, я замаха руками, шлёпая себя по лицу свободной ладонью, то тяжёлым пыльным туеском. Не оборачиваясь, попыталась взлететь по лестнице спиной вперёд, но ничего не вышло. Ступени как будто нарочно уворачивались, не давая опоры руке, ногам или пятой точке, зато нещадно били по спине. Задохнувшись криком, я начала плакать от ужаса. Так меня и вытащили — трясущуюся, всю в слезах, с исцарапанными руками, синяком на правой скуле и туеском с грибами, намертво схваченной неразгибающимися пальцами. Паук, разумеется, бесследно исчез. И с тех пор ноги моей не бывало в погребе, если в руке не горела спасительным светом большая свеча.