Зеркало времени - [169]

Признаться, я пришла в недоумение: куда она могла направиться ни свет ни заря в ночной сорочке и нарядных туфлях? Но у меня не оставалось времени на догадки, если я хотела догнать Эмили, и потому я вышла наружу.

Слева гравиевая дорожка, по которой несколько дней назад уходил мистер Рандольф, распрощавшись со мной у пруда, тянулась вдоль южного фасада усадьбы к конюшням, а справа она вилась в сторону от дома, огибала обнесенный высокими стенами пруд, потом пролегала между рядами древних дубов и наконец смыкалась с главной подъездной аллеей. Представлялось очевидным, что Эмили повернула направо и пошла извилистым путем в парк, дабы остаться незамеченной. Донельзя заинтригованная, я двинулась по дорожке в сторону пруда.

Первый утренний свет постепенно набирал силу, и я различала темную фигуру впереди, торопливо шагавшую к дальнему углу припрудной стены, где дорожка резко поворачивала к стройным рядам деревьев.

Эмили шла быстрой, решительной поступью, не оглядываясь, словно спешила на условленную встречу, — шла между шеренгами могучих дубов, по подъездной аллее, через мост и вверх по длинному склону Горки, а я следовала за ней, держась близко, насколько хватало смелости.

Чтобы она меня не заметила, я жалась к деревьям, тесно насаженным вдоль аллеи; но там росла высокая трава, мокрая от росы и недавнего дождя, которая замедляла и затрудняла мое движение. Как только Эмили преодолела подъем и начала спуск, я выбежала на середину аллеи и во всю мочь припустила на вершину Горки, где остановилась перевести дыхание. Внизу в тающем сумраке я увидела темные очертания сторожевого дома, построенного в виде замка, а справа — дымовые трубы вдовьего особняка над деревьями и высокий шпиль церкви Святого Михаила и Всех Ангелов на фоне бледного неба. Но где же Эмили?

Поискав взглядом, я через несколько секунд увидела ее — она торопливо шагала по тропе, тянувшейся вдоль ограды вдовьего особняка и спускавшейся к Эвенбруку.

Подобрав мокрые юбки, я снова бросилась бегом и скоро достигла тропы, а еще через минуту оказалась на прогалине в зарослях березы и ивы у реки.

Здесь мне пришлось остановиться: сейчас Эмили находилась всего в нескольких футах от меня — неподвижно стояла на раскисшем берегу, с растрепанными от быстрой ходьбы волосами, в промокших насквозь, перепачканных грязью туфлях, безнадежно испорченных.

В первый момент я хотела отступить подальше за деревья, испугавшись, как бы она не обернулась и не увидела меня, но потом посчитала ненужным прятаться, ибо Эмили казалась полностью отрешенной от всего вокруг, глубоко поглощенной своими мыслями.

Шли минуты, а она все стояла, безучастно глядя на быстрый поток, вздувшийся от недавних дождей, покуда неожиданный шум не заставил нас обоих встрепенуться и поднять глаза.

Из тростниковых зарослей на противоположном берегу величественно взмывал лебедь, громко хлопая ослепительно белыми крыльями в рассветной тишине.

Очнувшись от задумчивости, Эмили сняла с себя кожаную сумку и бросила на траву, а потом медленно спустилась с мокрого откоса и ступила в воду.

Я стояла, оцепенев от ужаса, с выпрыгивающим из груди сердцем.

О боже! Не собирается же она закончить свою жизнь здесь, умышленно предав свое тело беспощадному Эвенбруку? Но когда вода сомкнулась вокруг ее ног, по-прежнему обутых в изящные серые туфельки, я поняла, что ничего иного и быть не может. Она пришла в это пустынное место в этот ранний час с одной-единственной ужасной целью.

Значит, Эмили знает, что для нее настало время заплатить сполна за все преступления. Но ведь она — гордая леди Тансор. Она не допустит, чтобы Судьба, а тем паче инспектор Галли из сыскного бюро диктовали ей свои условия. Она сама решит свою участь. Но — о, миледи! Какое же наказание понесете вы за это последнее и самое тяжелое преступление, когда предстанете наконец перед великим Жнецом Душ?

Все в полном соответствии с принципами ее жизни, с которой она сейчас собирается покончить. Превыше всего она всегда ставила свою волю; ее гордый, эгоистичный характер всегда был для нее единственной нормой нравственности — незыблемым мерилом, неизменным критерием, определявшим все ее поступки. Я могла и не стараться погубить Эмили: она сама себя погубила.

Возможно, вы проникнетесь ко мне презрением (и вполне заслуженно, как мне самой сейчас кажется), но тогда, стоя там среди деревьев, я испытала приступ безудержного ликования, наблюдая за актом самоуничтожения женщины, которую мадам велела мне считать своим врагом. Пускай Великое Предприятие не увенчалось триумфальным успехом, вопреки ожиданиям моей опекунши, но у меня на глазах свершалось справедливое возмездие за предательство моего дорогого отца и все прочие преступления, содеянные впоследствии.

Я должна думать о нем, моем бедном покойном отце, и о страданиях, претерпенных им из-за нее. Он должен стать моим мерилом, моим критерием. Ради него я должна позволить Эмили умереть. Ее судьба в любом случае решена, как бы она ни предпочла поступить. И не лучше ли, чтобы ее жизнь закончилась здесь, где журчит вода, трепещет листва и шелестит трава, под светлеющим утренним небом, а не при исполнении смертного приговора, вынесенного по обвинению в тяжком преступлении?