Зеркало сновидений - [49]

— А мне господин Маслов не показался фантазером, — уронила Амалия.

— Просто вы плохо его знаете, сударыня. Мы-то с братом знаем его гораздо дольше. Я вовсе не хочу сказать, что он плохой человек, — поторопился объяснить Володя, которому показалось, что он уловил неодобрение в лице своей собеседницы. — Нет, он честный, бескорыстный, восторженный… И притом жутко надоедает, — не удержался он от щедрой ложки дегтя. — Приставучий, хуже репейника!

Амалия открыла рот, собираясь едко промолвить: «Странно, что вы удивляетесь тому, что к вам никто не ходит», — но тут перед ее внутренним взором возникло скорбное лицо Александры Евгеньевны, сидящей у постели покалеченного сына, и молодой женщине стало стыдно. Не тот был момент, чтобы ставить на место молодого глупца, который так и не научился следить за своим языком.

— Скажите, Володя, что врачи говорят о вашем брате? Каков их прогноз?

Молодой человек помрачнел.

— Вы же знаете, как трудно добиться от них прямого ответа… Со мной, впрочем, они были откровеннее, чем с мамой. Насколько я понял, даже если Коля останется жив, он будет калекой.

— Простите, что затронула эту тему, — поспешно сказала Амалия. — Я понимаю, как вам тяжело.

— Сударыня, — внезапно проговорил Володя, — я знаю, что не имею права ни о чем просить вас, но… Пожалуйста, пообещайте мне, что вы его найдете, — выпалил он, волнуясь. — Я бы и сам отправился к Левашовым сейчас же, чтобы узнать, кто столкнул моего брата с лестницы, но мама… Я не могу ее оставить. Я боюсь, что одна она не выдержит всего этого…

— Считайте, что у вас есть мое слово. Если ваш брат вдруг вспомнит что-то еще — ну мало ли, — обязательно дайте мне знать. Хорошо?

Володя пообещал, что будет держать свою собеседницу в курсе, и Амалия ушла. Сев в экипаж, она приказала везти себя в магазин товарищества «Эйнем», где купила три фунта лучших конфет и попросила доставить их Коле Шанину.

Глава 22 Пощечина

Варвара Дмитриевна чувствовала себя просто ужасно.

Состояние, в котором она находилась, можно было сравнить с ощущениями приговоренного к смерти, которому остается жить совсем немного. И кто же приговорил ее — собственный пасынок, которого она всегда терпеть не могла!

В детстве Арсений был для Варвары Дмитриевны чужим ребенком, который смотрел на нее исподлобья и явно не испытывал восторга оттого, что она заняла место его матери. В сущности, трудно было ожидать другого от маленького мальчика, который потерял маму, и в этом отношении он ничем не отличался от большинства детей, оказавшихся в таком же положении. Конечно, женщина иного, чем Варвара, склада характера попыталась бы найти с пасынком общий язык и расположить его к себе, но она не выносила, когда ею пренебрегали, и если она сочла кого-то своим врагом, никакие увещевания на нее не действовали. Раз Арсений не оказывает ей должного уважения, она будет обращаться с ним соответственно, и горе тому, кто посмеет стать на его сторону.

Как и все мелочные, узколобые люди, Варвара Дмитриевна, раз приняв какое-то решение, придерживалась его с упорством, достойным лучшего применения, — особенно когда противник не мог оказать серьезного сопротивления. Скучно и, наверное, вовсе не нужно пересказывать все перипетии домашней войны, в которой любая мелочь служила поводом для придирок со стороны мачехи. Когда Арсений был еще маленький, Варвара Дмитриевна часто повторяла, жалуясь на него мужу: «Этот ребенок убьет меня!» И теперь, по прошествии многих лет, ее слова были некоторым образом близки к тому, чтобы сбыться.

Сидя в своем будуаре перед большим зеркалом, Варвара Дмитриевна тихо заплакала. Она жалела не о том, что дурно обращалась с пасынком и методично выдавливала его из семьи. Окинув взглядом свою жизнь до сегодняшнего утра, Варвара Дмитриевна вынуждена была признать, что та ей не удалась. Человек, в которого она влюбилась, женился на ней ради денег и обманывал ее без зазрения совести, любимый сын умер, а дочь… Дочь, по мысли Варвары Дмитриевны, предала ее, потому что отказывалась относиться к Арсению как к чужому. Нет, до открытого бунта дело не дошло, но мать чувствовала, что дочь ее не одобряет, и это молчаливое неодобрение выводило Варвару Дмитриевну из себя.

«Ну хватит, довольно распускаться», — мысленно приказала она себе, вытирая слезы. Вспомнив о дочери, Варвара Дмитриевна неожиданно вспомнила кое-что еще, и ее озарила догадка. Хозяйка дома потянулась к звонку и так яростно дернула его, что чуть не оборвала шнурок.

— Где вы ходите? — с раздражением спросила она у вошедшей горничной. И, не дожидаясь ответа, продолжала: — Моя дочь у себя?

— Нет, сударыня, — трепеща, ответила горничная. — Оне-с уехали.

Это несвоевременное «оне» (множественное число от «она», выражающее почтение) в применении к глупой девчонке, ее дочери, только рассердило Варвару Дмитриевну еще сильнее.

— Куда она уехала? — яростно вскрикнула хозяйка дома.

Горничная переменилась в лице и забормотала, что она не может знать, но судя по адресу, который Машенька сказала извозчику… Наверное, она отправилась к Левашовым.

— О! Я так и знала! Я знала, я знала, что они в сговоре! — выпалила Варвара Дмитриевна. — Вещие сны, профессор Ортенберг, «ах, какой поразительный случай», «ах, психические связи»… — злобно передразнила она. — Погодите, я вам покажу связи! Вы еще пожалеете…