Зеркало смерти, или Венецианская мозаика - [45]

Спала она плохо. Утром ее снова тошнило. «Нервы», — подумала она.

Но я знаю, что это не нервы.

Леонора вошла во двор университета со стороны улицы делла Фоскари. Ее оглушил шум и гвалт. Хотя по субботам большинство студентов учились, здесь, похоже, устроили студенческие беспорядки. Леонора узнала те же безбашенные настроения, которые некогда заставили ее переодеться медсестрой и во время «недели непослушания»[72] толкать по Черинг-Кросс-роуд больничную койку.

Повсюду летали яйца и мука, Леоноре пришлось несколько раз пригнуться, прежде чем она миновала лужайку.

Должно быть, празднуют окончание университета. Где-то читала, что итальянские студенты лепят из себя пироги, радуясь тому, что стали Dottore. Что ж, вскоре и они разъедутся вслед за туристами.

Со слабой надеждой она просмотрела списки преподавателей и наконец-то увидела: «Профессор Эрманно Падовани».

Он заведует кафедрой «Storia del Rinascimento». История Ренессанса. Возможно, мне повезло. «Раdovani gran dottori» — «Падовани — большой ученый». Вот и скороговорка к месту.

Леонора поднялась по старинной лестнице, прошла по пустым коридорам, читая таблички на дверях кабинетов исторического факультета. Вопли студентов звучали здесь приглушенно. Казалось, на этаже никого нет, так что, дойдя до кабинета профессора, Леонора почти не надеялась найти там Падовани. Когда она постучала и услышала слабый отклик «Entrate», приглушенный солидной дубовой дверью, внутри у нее все затрепетало: тот, кто ей нужен, на месте, он сможет ответить на мучащие ее вопросы. Леонора толкнула дверь, и зрелище, представшее перед ней, почти заставило ее забыть, зачем она пришла. Она увидела широкое окно, чудесные узорные рамы, которыми так гордится Венеция, а за окном — потрясающую панораму: Сан-Марко, Большой канал, вода, мерцающая у подножия великолепных дворцов. Леонору так потрясла эта картина, что чужой голос заставил ее вздрогнуть.

— Благодаря тому, что я тридцать лет преподаю в университете, мне досталась лучшая комната. Есть, правда, недостаток: очень трудно иногда вернуться к работе. Должно быть, вы пришли с черного хода? Жаль. Это не лучший подход к зданию.

Леонора повернулась к старику. Он поднялся из-за стола, опираясь на палку: добродушный, седобородый, отлично одетый, с проницательными глазами.

— Здесь так красиво для… — стала извиняться Леонора.

— Для университета, вы хотите сказать? Так было не всегда. Первоначально Ка'Фоскари служил резиденцией епископу Венеции. Вы знаете, как прелаты любят комфорт. А у вас, синьорина, тоже отличные учебные заведения, разве не так? Оксфорд и Кембридж.

Леонора вздрогнула. Она полагала, ее английский акцент исчез, но от этого прозорливого человека, похоже, невозможно что-либо скрыть. Значит, он наверняка поможет. Она набрала побольше воздуха.

— Professore, прошу прощения, что беспокою вас. Мне хотелось бы задать вам несколько… исторических вопросов. Если у вас есть время.

Старик улыбнулся, яркие глаза окружила сеть морщинок.

— Конечно, — сказал он. — Мне не жаль времени для дочери старинной подруги, Элинор Манин. Как поживаете, моя дорогая Нора? Или, — подмигнул он, — теперь вы Леонора, поскольку ассимилировались?

Леонору потрясла живость профессорского ума. Он не только мгновенно ее вспомнил, но за несколько секунд понял, что она изменила свою жизнь и свое имя. Она улыбнулась.

— Вы правы. Я Леонора. Удивительно, что вы меня помните. Мне тогда, наверное, было лет пять.

— Шесть, — поправил Падовани. — Это было на университетской вечеринке в Лондоне. Вы с гордостью показывали мне новые туфли. Они выглядели красивее, чем те, что на вас сегодня.

Он опустил глаза на потертые спортивные туфли Леоноры, и она застенчиво зашаркала ногами по деревянному полу.

— Вы не должны удивляться моей проницательности. Вы стали… скандально знаменитой с тех пор, как приехали сюда.

«Иль гадзетино». Ну конечно. Эту газету выписывают все семьи Венеции.

— С тех пор в вас многое изменилось. Думаю, уточнять не нужно. Примавера… Боттичелли подходит вам больше, чем Тициан. Впрочем, думаю, вам постоянно твердят об этом более молодые люди, чем я.

Леонору ободрила его старомодная любезность, и она сразу приступила к делу:

— Я хотела задать вам несколько вопросов о моей семье… если у вас найдется время.

— В моем возрасте времени сколько угодно, — улыбнулся профессор. Он кивнул на окно, возле которого стояло четыре кресла. — Присядьте, пожалуйста.

Они уселись напротив потрясающей панорамы. Кресла были удобными, но не настолько, чтобы задремать ненароком.

— Рискуя показаться злодеем из плохого фильма, хотя они, как правило, англичане, хочу спросить: Элинор, должно быть, не знает, что вы здесь? — поинтересовался профессор, усевшись.

— Нет, то есть ей известно, что я в Венеции, но она не знает, что я пришла поговорить с вами, — покачала головой Леонора.

Профессор кивнул и постучал шишковатыми пальцами по набалдашнику трости.

— Понимаю. Тогда должен предупредить вас, что не скажу ничего, о чем она делилась со мной по секрету, а в остальном постараюсь быть вам полезным.

Профессор посмотрел на Леонору. Она теребила стеклянное сердечко, висевшее на шее. Нервные движения пальцев выдавали ее. Он подумал, что эта безделушка — ответ на вопрос, о каком родственнике она хочет узнать в первую очередь. Он не ошибся.