Зеркало ночи - [23]

Ренат восторженно носился по комнате, вдруг ему стало тесно, он кулаком распахнул дверь, с конским топотом пробежал по веранде.

– Не властны мы в самих себе! – заорал он оттуда счастливо.

– А чего радоваться? – угрюмо спросил Матвей. – Чего же хорошего, что не властны?

Ренат вернулся в комнату, сел, немного успокоившись, напротив Матвея.

– Как всякий гений, ты чудак, – сказал снисходительно. – И рядом с тобой должен быть человек с умом средним, но дисциплинированным. То есть я. Иначе ты сам себя не поймешь. Я не тому радуюсь, что мы в себе не властны. Если бы ты доказал, что – властны, я бы точно так же был счастлив. Ученому безразличен знак открытия – плюс или минус, да или нет, – ему важно знание само по себе и его значение. А значение знания, которое ты добыл, – всемирно. Революционно.

– Ну а как же Мила? – вдруг сказал Матвей, никак не разделяя радости Рената.

– Что – Мила? – будто не понял он.

– Ей-то как теперь жить?

– Ну… ну, – растерялся Ренат, – это я, ей-богу, не знаю… Ну, как-нибудь образуется…

– Вот я и спрашиваю: как образуется? – гнул свое Матвей.

– Да откуда мне знать! – крикнул Ренат раздраженно. – При чем тут она? При чем тут ты, я, дядя Коля?! Все мы, в конце концов, смертны! Речь

– о человечестве! Твое открытие меняет судьбу человечества, его взгляд на себя, ты что – не понимаешь?! Это даже смешно, это картинка, достойная пера: сидит бухой гений в ватнике и талдычит про какую-то Милу, а сам только что цивилизацию перевернул!

Матвей пустил длинным армейским матюгом и резко пошел к двери. Ренат кинулся ему на плечи, удержал.

– Ты псих! – кричал он радостно. – Ты классический гений-идиот! Два года назад, когда ты мне первый раз про свой план рассказал, я решил, что ты шизанулся. Каюсь – даже на книжной толкучке про тебя как анекдот рассказывал. Теперь я точно вижу – ты псих! Но и гений, вот что грандиозно!

Ренат обнял его, тянулся поцеловать. Матвей отпихнул его, пошел прочь.

– Проспишься, приходи! – кричал Ренат вдогонку. – Еще тяпнем, нобелевский ты мой!

Пошел снег – сначала неспешно, потом быстрее, быстрее и вдруг повалил густой, тяжелый… Матвей остановился и почему-то оглянулся на свои следы – их засыпало, прятало на глазах. Так он и дошел до дома, все время оборачиваясь на свои исчезающие следы.

XII

…Иван-царевич с отцовским лицом. Волк в густой мягкой шерсти, с грустными глазами. У него на загривке – застывшая золотая белка.

Матюша оглянулся еще раз – и запомнил их на всю жизнь, но ни «до свидания», ни тем более «прощайте» сказать не сумел.

Лето кончалось, изнутри леса проступала осень – редкими желтеющими листьями, пожухшей травой. Бабочки исчезали, воздух становился острей и прозрачней. Тихо было в лесу, только Матюшины шаги шуршали. В эту сторону он не ходил раньше, и когда Иван-царевич указал ему путь, мальчик удивился – как это он весь лес облазил, а там никогда не бывал…

Он снова обернулся, но не увидел друзей – вокруг стояли темные ели. Большие – до неба и маленькие – до облаков. Облака были рваные, в дырках, их низко нес неслышный ветер, они цеплялись за елки, снова рвались и улетали маленькими клочьями.

Матюша пошел дальше, и отчего-то захотелось ему крикнуть – не позвать, а просто крикнуть погромче: «Эге-гей!» Но он не сумел: то ли голос исчез, то ли нельзя было в этом лесу кричать.

И ничего не случилось, ничто не изменилось, но вдруг замерло Матюшино сердце, и весь он наполнился предчувствием. И вдруг раздались знакомые тяжелые шаги, сразу – близкие, и послышалось натужное гулкое дыхание огромного существа. Матюша застыл, а потом побежал, сорвался с места и побежал, задевая елки, укалываясь о них, без страха наступая на бусинки брусники, побежал навстречу шагам. И сам собой, легко вырвался крик: «Я здесь!» «Матю-уша-аа!» – услышал он дальний, замирающий голос матери, но не остановился, не обернулся на него, а бежал все быстрей, оступаясь, падая, поднимаясь, уже задыхаясь, бежал… И только одного боялся: что снова незваные хранители бросят перед ним зеркальный ручей. И лишь на миг замедлил: понял, что вот за этими густыми, переплетенными ветвями откроется сейчас поляна – и там будет Он. Матюша набрал полную грудь воздуха – и обеими руками изо всех сил раздвинул, как распахнул, ветви.

И увидел Единорога.

Он стоял посреди полянки, заняв ее почти целиком, – неправдоподобно огромный, закрывающий небо и свет. Красными, налитыми кровью большими глазами он смотрел на мальчика, победно выставив могучий рог.

Оба застыли, глядя друг на друга. Единорог медленно мигнул. И вдруг заговорил, и от его голоса задрожали деревья, трава и как будто земля колыхнулась.

– Зачем ты искал меня?

– Я искал… я искал тебя, – ответил мальчик с испугом и восторгом, – потому что ты – самый чудесный в нашей сказке. Ты – самый большой, и сильный, и чудесный!

– Чего ты хочешь?

– Я… – смешался мальчик. – Я ничего не хочу. Я просто хотел тебя видеть.

Единорог осклабился и коротко хохотнул, тряся складками шкуры.

– А тебе сказали, что меня нельзя просто увидеть? Всех, кто видит меня, я или наказываю, или награждаю, сказали тебе?

– Да, я знаю, – собрав всю смелость, звонко ответил Матюша.