Зеркало ночи - [12]

– Вы в справедливость верите? – спросила она с удивлением.

– А почему нет? – в ответ удивился и он.

– Но ведь жизнь несправедлива!

Она смотрела удивленными ясными глазами, чуть-чуть недоверчиво, будто подозревала его в подвохе и ждала, что он и сам сейчас рассмеется, признается, что пошутил, конечно.

– Вы уверены в этом? – спросил он и впрямь с подвохом.

– Ой, вы же смеетесь надо мной! – как будто обиделась она. – Ну где же справедливость в жизни? Все эти случайные смерти, болезни, все эти лавины и сели, машины с пьяными водителями, гололед, бандиты и хулиганы… А в природе?! Ведь там тоже нет никакой справедливости! Жизнь жука или божьей коровки так же случайна, как жизнь человека… А само рождение разве не случайно? А где случайность, там не может быть справедливости.

– Философы называют случайность формой проявления закономерности…

– Ой, да не знаю я этой философии! Я вижу, что нет в природе ни справедливости, ни правды! Справедливость только в сказках… Поэтому дети их так любят… Дети вообще хотят справедливости… а потом привыкают, что ее нет в жизни…

– Конечно, нет, – согласился он неторопливо. – В природе нет. И в жизни нет… Но…

Матвей помедлил, словно не решаясь продолжить. Затянулся в последний раз, затоптал бычок.

– Но в том-то и штука, что человек эту справедливость может принести в мир. Человек – царь природы, не потому что изобрел луноход. А потому что он, только он один может изменить мир по законам совести, справедливости. И смысл появления человечества – не покорение природы. Смысл – принести справедливость. Если каждый будет так жить, то… случайности, конечно, никуда не денутся… но справедливости в мире будет все больше и больше и потом, может быть, настанет…

– Царство божие?

– Это уж как назвать.

– Вы, Матвей, философ. Только все это теория, в жизни по-другому.

– А разве жизнь не от нас зависит?

– Нет! – крикнула она с обидой. – Вот почему я ушла из детсада?

– А вы там работали?

– Да, музвоспитателем. Я и детей люблю, и музыку, и вообще это самая хорошая профессия – учить детей музыке, а я все равно ушла. Там, в детсаду нашем, все воровали. Повара воровали, бухгалтер воровала, половина воспитательниц воровали, и конечно, директор всех покрывала и сама воровала. Масло, сахар, муку, просто деньги – скажем, на ремонт выделят, а они как-то так сделают, что половина денег у них в карманах останется. Ну и что я могла сделать?! В милицию пойти? У них там все свои. Написать куда-нибудь? Чтоб комиссию вызвали? Были и комиссии, так их тоже покупали. А кто пожалуется – тому еще хуже. Одна воспитательница против них пошла, так они ее саму чуть не посадили – еле убежала. А я – вовсе не боец, не знаю я всех этих уловок, даже не понимаю, как им удается воровать, только видела не раз, как они вечером на «рафик» – мешки, ящики…

– Понимаю, – кивнул Матвей. – А все-таки это ничего не меняет. Сами-то вы не воровали. И что ни делай с вами, все равно не стали бы воровать. Вот я и говорю, что все от человека зависит… А воруют… Что ж – это всегда было. Будущего своего не знают – вот и гадят. А посмотрели бы на себя лет через десять в арестантских куртенках где-нибудь в Сосьве – авось по-другому жить бы стали…

Она засмеялась тоненько, и Матвей взглянул удивленно.

– Извините, – смутилась она. – Просто вы мне одного человека напомнили… Вас только двое таких, наверное…

– Кого же?

– Отца Никанора. Моего… ну, как это сказать… даже не знаю…

– Отца?

– Ну да, он священник. Я-то неверующая, так воспитана. Ну а когда из детсада уволилась, не знала, куда идти. Не хотела ни другого сада, ни школы – там всюду одно и то же: вранье и гадость. А у меня голос хороший и слух абсолютный. И я пошла в церковь, сказала, что готова петь в хоре. Отец Никанор пригласил меня к себе домой – рядом с церковью домик у него. И представляете, что меня поразило – у него там рояль. Концертный «Петрофф», старый, вполне приличный. Он меня усадил, я стала петь, играть, потом он тоже, под конец даже арию царя Бориса исполнил – и так здорово! Оказалось, что он до семинарии учился в консерватории. Молодой еще… лет сорок ему… Он был рад вспомнить прошлое… И согласился меня взять. А я ему тогда честно сказала, что, наверное, иногда не смогу петь. У меня бывает, что голос пропадает, если настроение плохое. Я боялась, что он меня будет уговаривать, мол, дело есть дело, тем более – если деньги, мол, артист должен петь в любом состоянии… Или вовсе прогонит… Но он… знаете, вот, как вы, – понимаю, говорит. К Господу, говорит, надо с тихой душой идти, а если неспокойно вам, то обратитесь к Нему с молитвой в сердце своем. И когда не сможете петь, то не надо. Он поймет. Я чуть не заплакала… Нам же всю жизнь одно – и в школе, и в училище: ты обязан, у тебя долг, надо заставлять себя, преодолевать слабость, надо воспитывать в себе и в учениках волю, ответственность, ты должен, должен… Я в храм как на праздник лечу… Молиться я так и не научилась, хотя теперь много молитв и псалмов знаю… В бога не верю, нет… не отвергаю, но не верю… еще не готова… А если нет настроения, я в лес иду. Слушаю птиц, дождь… А зимой просто смотрю – белые деревья и синее небо – ничего нет лучше… А завтра я пойду в храм. Завтра ведь большой праздник – Преображение Господне. Я готовлюсь к нему. И все наши тоже готовятся, и весь причт тоже… Будет очень хорошо, настоящий праздник будет… Приходите, Матвей! Правда, приходите к нам завтра!