Зеркало. Избранная проза - [27]

Он стучит в знакомую полированную дверь.

— Войдите.

Она сидит у окна перед зеркалом.

— Ах, это вы. А я думала, маникюрша.

Лицо ее желто и устало. Стриженые волосы топорщатся во все стороны.

Михновский молча смотрит на нее. Господи, да ведь она некрасива. Сколько ей лет? Сорок?..

В открытую дверь белеет широкая неприбранная кровать.

— Вы вчера приезжали за мной? Я забыла сказать, что не надо. Я думала, вы сами поймете…

Она поднимает брови.

— Я должна вас поблагодарить. Вы мне очень помогли. Да. Вы пришли так кстати. У меня дело, — она хмурится, — очень важное. И все устроилось, благодаря вам.

Она встает.

— Кто вы? Зачем вы приходили?

— Я…

— Вы влюблены в меня? Влюблены, да?

Он кивает головой.

— Ну конечно. Всегда одно и то же, — она коротко и зло смеется. — Вы русский? Бывший офицер? И нищий, конечно? Ах, я знаю, знаю.

Она подходит совсем близко и нежно кладет ему руку на плечо.

— Простите меня, но ведь это глупо. Бросьте думать обо мне, бросьте. Женитесь на какой-нибудь русской, здесь их так много. Женитесь, непременно женитесь.

Она гладит его волосы. Ее широкий душистый рукав закрывает ему глаза.

— Мне вас очень жаль, но что же я могу? Не приходите ко мне больше, пожалуйста. Не надо. И главное, не вздумайте стреляться. Ведь все это такие глупости, такие глупости… Вы забудете…

В дверь снова стучат. Входит маникюрша.

— Как досадно, что я занята. Я бы еще поболтала с вами…

Она садится за маленький стол, кладет руки в чашку с водой.

От воды идет пар.

Он смотрит на ее голые ноги в красных туфлях.

Завод Рено. «Мадам Бовари»… Как он был счастлив тогда и не понимал.

Она протягивает ему мокрую, пахнущую мылом руку.

— Прощайте, мой друг. Помните, вы обещали мне…

Он идет к двери.

— Постойте!

Она порывисто вскакивает, чашка опрокидывается, вода течет на ковер.

— Я забыла. Вот, я приготовила для вас, — она протягивает ему серый конверт…

…Только перейдя площадь Этуаль[63], Михновский вспомнил о конверте.

В нем лежала ее фотография в профиль. Непохожая, должно быть, давно снятая. Внизу надпись угловатым почерком: «Ненавистному другу с благодарностью».

Пять тысячефранковых билетов веером упали на тротуар.

Путаница [64]

В дешевом русском ресторане за круглым столом сидел грузный бородатый человек и, чавкая, ел борщ с кашей. Окончив, он отодвинул тарелку, запахнул енотовую шубу и, поставив локти на стол, стал ждать второго блюда.

— Ах, Жозетка, — вполголоса проговорил он, глядя по сторонам, — не сидел бы я здесь, если бы нашел Жозетку.

Худощавый господин, бедно, но старательно одетый, чрезвычайно изящно евший пирожное при помощи вилки и ножа, с интересом взглянул на бородатого человека. Поколебавшись с минуту, он вдруг привстал и, приподнимая котелок, обратился к нему:

— Извините за беспокойство, но не будете ли вы так любезны повторить имя?

Бородатый человек мрачно и изумленно уставился на него.

— А вам на что?

— Видите ли, — приличный человек вежливо улыбнулся, — услыхав имя Жозетка, я подумал, что не о Жозетте ли де Ришвиль, выступавшей в Петербурге в «Аквариуме»[65] зимой шестнадцатого года, вы изволите говорить. Ведь ее звали Жозетка.

Бородатый человек закивал головой.

— Ну да, да, конечно же о ней. А вы ее разве знаете?

— Как не знать? И даже очень хорошо знаю. Из-за нее мой брат повесился. Растратил наличные деньги и повесился. Замечательная была женщина. Помните, как она пела «Les Pommes vertes»[66] и делала ножкой вот так.

Он поднял вилку, показывая, как именно она делала ножкой, и засмеялся.

— Повесился, говорите? Странно. Тут что-то не так. Добрая она была, даже очень. А где теперь она? Не слыхали? Вот это мне необходимо знать.

— Нет, я с тех пор потерял ее из виду.

— А мне необходимо до зарезу, — бородатый человек говорил теперь громко, на весь ресторан. Необходимо. Перед бегством из Петербурга я ей сорок тысяч долларов дал, чтобы она их вывезла. Ведь ей можно было, француженка, артистка. А здесь найти ее не могу. Восьмой год ищу. Все афиши читаю, по всем театрам бегаю. Нигде нет. Как в воду канула. А мне деньги нужны. Дело свое начать хочу, ничего не осталось. Вот только что кольцо, — он протянул руку. — Бриллиант хорош, а продавать боюсь, последнее…

Приличный господин вытянул тонкую шею.

— Сорок тысяч долларов? Такой капитал. Как же вы решились ей отдать?

— Ей-то? Да я ей не только сорок тысяч, я ей все до последней рубашки отдал бы. Честная она, благородная. Даром что певичка, а второй такой не найдешь. Конечно, деньги деньгами, их получить хотелось бы. Но главное — ее увидеть. Знаете, если бы мне кто ее адрес сказал, я бы ничего не пожалел. Я бы тысячу франков, копейка в копейку, заплатил и еще поблагодарил бы. Да.

И он, точно сам удивляясь своей щедрости, гордо посмотрел на приличного господина.

Дама, пившая чай у окна, прислушивалась с самого начала этого разговора, то принимаясь нервно мешать ложкой в уже пустой чашке, то надевая и снимая перчатки. Ее большие, серые, сумрачные глаза блестели от волнения.

Человек в шоферском пальто, завтракавший за соседним столиком, не отрываясь смотрел на нее. Но она не замечала его. Казалось, она что-то хочет спросить, сказать. Вдруг она порывисто встала и, высоко подняв голову, быстро, немного даже спотыкаясь от волнения, пошла к выходу.