Зеркало. Избранная проза - [15]
Видишь, вот и у меня флирт…»
Прочитав это письмо, Татьяна Александровна поморщилась и провела рукой по лбу.
— У вас какие-нибудь неприятности? — спросил Джонсон.
— Разве у меня могут быть неприятности с тех пор, как вы со мной?
Он благодарно поцеловал ей руку.
— Но как мы проведем день? Хотите ехать в Монте-Карло, дорогая?
— Нет, я боюсь, что у меня будет мигрень. Но вы непременно поезжайте, ведь вы любите играть. А мне лучше отдохнуть.
Джонсон уехал. Татьяна Александровна долго смотрела в окно на серое море и мокрую от дождя набережную. Потом надела непромокаемое пальто и вышла.
Рыбаки вытаскивали лодку на берег. С зонтиков прохожих бежала вода.
«Какой дождь, значит, надолго». Дойдя до горы, она постояла в нерешительности: «Может быть, вернуться?» Потом стала медленно подниматься по ступенькам: «Какой крутой подъем!»
Дождь стучал по листьям. Из-за тумана почти не было видно моря. Земля размякла и стала скользкой. Наверху в парке было пустынно и тихо. Мокрые серые пинии, мокрые серые камни. В большой клетке сидел нахохлившись орел. Он посмотрел на нее равнодушными злыми глазами и, раскрыв крылья, шумно взлетел на свой обрубок.
У мраморного белого кладбища Татьяна Александровна остановилась. «Сколько памятников, сколько крестов. Вот я хожу здесь, а могла умереть давно и лежать, как они…» Она прижала руки к груди и снова опустила их. «Что же мне делать? Жизнь все равно уходит, а счастья у меня нет…»
С горы она спускалась другой дорогой, через итальянский квартал.
«Прежде мне все-таки было легче. Прежде я думала, что деньги такое счастье. А теперь мне даже не о чем мечтать».
Улицы были кривые, грязные и очень узкие. На веревках болталось намокшее белье. Почти все ставни были закрыты. «Что же они делают, неужели спят? Ах да, ведь сегодня воскресенье».
Она завернула за угол, прошла до следующего угла и снова завернула.
«Я, кажется, заблудилась!» Стало почти темно, но фонарей не зажигали. Из-за ставен кое-где блестел свет. Мысли ее были смутны и тревожны. Вдруг где-то сзади хлопнула дверь. Высокий человек в кожаном шоферском пальто обогнал ее, быстро и широко шагая.
«Господи, ведь это же Сергей!»
— Сережа! — крикнула она, задыхаясь от волнения и радости.
Человек в кожаном пальто обернулся — чужое, смуглое, удивленное лицо.
Она остановилась: «Я сумасшедшая — Сергей в Амстердаме. А если бы и он, не все ли мне равно? Ведь мы теперь чужие… И он так быстро утешился…»
Наконец улицы стали шире и оживленнее. Она села в проезжавшее такси. Ей было холодно и неприятно. «Ничего, ведь я сейчас дома. Дома?»
Она представила себе большое белое здание отеля с бронзовыми нелепыми фигурами. «Разве такой бывает у людей дом?»
Горничная суетилась около Татьяны Александровны, растирая ей ноги одеколоном.
— Мадам простудится. Мадам надо сейчас же лечь. В городе столько больных гриппом.
— Хорошо. Идите. Я разденусь сама.
Вот ее комната… Вот ее драгоценности и платья, о которых она так мечтала когда-то. Зачем они ей? Толстый ковер на полу, но такое чувство, будто под ногами камни и сырая земля этой томительной, бесконечной прогулки… Камин ярко горит, но ей холодно, точно кругом все еще туман и дождь. «Я, кажется, простудилась… Ах, не все ли равно…»
Она встала и зажгла все лампы. «Ведь и у меня была собственная жизнь и муж… А теперь, что же это такое? Ничего нет. И ничем нельзя помочь. Я сама виновата».
Лампы ярко горели. На набережной шумели автомобили. «Поздно? Нет, нет, никогда не поздно… Никогда не поздно… Никогда не поздно, если любишь».
Не отрываясь, без помарок она написала письмо. «Кажется, так? Все равно, он поймет…» И позвонила:
— Отправьте сейчас же.
В дверь постучали.
— Это я. Мне сказали, что вы больны.
— Нет. У меня просто болит голова. К утру все пройдет, не беспокойтесь. Жаль, что я не могу вас впустить — я уже в кровати. А вы удачно играли?
— Очень. Я ставил на число ваших лет и два раза выиграл. Вы приносите мне счастье, дорогая.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Просыпайтесь здоровой.
Татьяна Александровна разделась и легла. «Сегодня четвертое. Восьмого он получит письмо… Девятое, десятое, одиннадцатое, двенадцатое… Да, двенадцатого он уже может быть здесь». Она заложила руки за голову. «Сережа, милый. Приезжай скорей… И ничего мне не надо. Только быть с тобой».
Татьяна Александровна вышла из телеграфа. Джонсон ждал ее.
— Куда мы пойдем завтракать? Хотите в тот маленький ресторан над морем?
— Мне все равно.
В ресторане, сидя напротив Джонсона, она думала: «Какой противный, пестрый галстук. И эта наглая жемчужина».
— Что с вами? — участливо спросил Джонсон.
Она посмотрела на него рассеянными глазами.
— Со мной? Ничего.
— Но у вас такой странный вид. Уж не влюблены ли вы?
— А если влюблена?
Это звучало как вызов, и он стал серьезен.
— Видите ли… Я на многое готов закрыть глаза… Все зависело бы от того, в кого бы влюбились.
Она поправила гвоздики в вазе.
— Я влюблена в своего мужа, — сказала она мечтательно.
— В вашего мужа? — Джонсон расхохотался. — О, пожалуйста! Он не опасен.
— Не опасен? Почему?
— Потому что у него нет ни гроша.
— А вы думаете, что опасны только богатые?
В потоке литературных свидетельств, помогающих понять и осмыслить феноменальный расцвет русской культуры в начале XX века, воспоминания поэтессы Ирины Одоевцевой, несомненно, занимают свое особое, оригинальное место.Она с истинным поэтическим даром рассказывает о том, какую роль в жизни революционного Петрограда занимал «Цех поэтов», дает живые образы своих старших наставников в поэзии Н.Гумилева, О.Мандельштама, А.Белого, Георгия Иванова и многих других, с кем тесно была переплетена ее судьба.В качестве приложения в книге пачатается несколько стихотворений И.Одоевцевой.
В книге «На берегах Сены» И. Одоевцева рассказывает о своих встречах с представителями русской литературной и художественной интеллигенции, в основном унесенной волной эмиграции в годы гражданской войны в Европу.Имена И. Бунина, И. Северянина, К. Бальмонта, З. Гиппиус и Д. Мережковского и менее известные Ю. Терапиано, Я. Горбова, Б. Поплавского заинтересуют читателя.Любопытны эпизоды встреч в Берлине и Париже с приезжавшими туда В. Маяковским, С. Есениным, И. Эренбургом, К. Симоновым.Несомненно, интересен для читателя рассказ о жизни и быте «русских за границей».
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Из книги Диаспора : Новые материалы. Выпуск V. «ВЕРНОЙ ДРУЖБЕ ГЛУБОКИЙ ПОКЛОН» . Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965). С. 558-608.
Настоящая публикация — корпус из 22 писем, где 21 принадлежит перу Георгия Владимировича Иванова и одно И.В. Одоевцевой, адресованы эмигранту «второй волны» Владимиру Федоровичу Маркову. Письма дополняют уже известные эпистолярные подборки относительно быта и творчества русских литераторов заграницей.Также в письмах последних лет жизни «первого поэта русской эмиграции» его молодому «заокеанскому» респонденту присутствуют малоизвестные факты биографии Георгия Иванова, как дореволюционного, так и эмигрантского периода его жизни и творчества.
Представляемое читателю издание является третьим, завершающим, трудом образующих триптих произведений новой арабской литературы — «Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа, или Драгоценный диван сведений о Париже» Рифа‘а Рафи‘ ат-Тахтави, «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком» Ахмада Фариса аш-Шидйака, «Рассказ ‘Исы ибн Хишама, или Период времени» Мухаммада ал-Мувайлихи. Первое и третье из них ранее увидели свет в академической серии «Литературные памятники». Прозаик, поэт, лингвист, переводчик, журналист, издатель, один из зачинателей современного арабского романа Ахмад Фарис аш-Шидйак (ок.
Дочь графа, жена сенатора, племянница последнего польского короля Станислава Понятовского, Анна Потоцкая (1779–1867) самим своим происхождением была предназначена для роли, которую она так блистательно играла в польском и французском обществе. Красивая, яркая, умная, отважная, она страстно любила свою несчастную родину и, не теряя надежды на ее возрождение, до конца оставалась преданной Наполеону, с которым не только она эти надежды связывала. Свидетельница великих событий – она жила в Варшаве и Париже – графиня Потоцкая описала их с чисто женским вниманием к значимым, хоть и мелким деталям.
«Мартин Чезлвит» (англ. The Life and Adventures of Martin Chuzzlewit, часто просто Martin Chuzzlewit) — роман Чарльза Диккенса. Выходил отдельными выпусками в 1843—1844 годах. В книге отразились впечатления автора от поездки в США в 1842 году, во многом негативные. Роман посвящен знакомой Диккенса — миллионерше-благотворительнице Анджеле Бердетт-Куттс. На русский язык «Мартин Чезлвит» был переведен в 1844 году и опубликован в журнале «Отечественные записки». В обзоре русской литературы за 1844 год В. Г. Белинский отметил «необыкновенную зрелость таланта автора», назвав «Мартина Чезлвита» «едва ли не лучшим романом даровитого Диккенса» (В.
«Избранное» классика венгерской литературы Дежё Костолани (1885—1936) составляют произведения о жизни «маленьких людей», на судьбах которых сказался кризис венгерского общества межвоенного периода.
В сборник крупнейшего словацкого писателя-реалиста Иозефа Грегора-Тайовского вошли рассказы 1890–1918 годов о крестьянской жизни, бесправии народа и несправедливости общественного устройства.
В однотомник выдающегося венгерского прозаика Л. Надя (1883—1954) входят роман «Ученик», написанный во время войны и опубликованный в 1945 году, — произведение, пронизанное острой социальной критикой и в значительной мере автобиографическое, как и «Дневник из подвала», относящийся к периоду освобождения Венгрии от фашизма, а также лучшие новеллы.