Зеркало и свет - [302]

– Я всегда говорил Генриху, запугивать людей дешево, но не всегда дает лучший результат. Чтобы узник рассказал вам все, предложите ему надежду.

Рейф говорит:

– Я читал, что философ Кан, когда пришли палачи Калигулы и застали его играющим в шахматы, сказал им: «Вы будете свидетелями, что я выигрывал, – сочтите мои фигуры на доске».

– Я не произнесу таких смелых слов, – печально говорит он. – У Кана на доске оставалась его королева. – Двигает письмо через стол. – Здесь все, чего он желает. Объявит ли нам Клеве войну?

Рейф говорит:

– По всему, герцога вполне устраивает, что его сестра останется в Англии. И если она ни в чем не станет противиться королю, он назначит ей справедливое и почетное содержание.

– С чего она будет ему противиться? Бедняжка. – Он думает: совершить долгое зимнее путешествие и в конце обнаружить, что никому тут не нужна.

Рейф говорит:

– Герцог Вильгельм ведет переговоры с французами. Говорят, они предлагают ему принцессу и союз.

– Так что, он не женится на Кристине?

– Нет, он не сторговался с императором, во всяком случае на сей раз. Говорят, принцесса не хочет за него выходить.

Не хочет за него выходить. Это оставляет лазейку для аннуляции, когда император предложит что-нибудь получше.

– Вильгельм внакладе не остался, – говорит он. – Чего не скажешь про Анну.

Вряд ли она снова захочет замуж, после того как Генрих ее мял.

Рейф говорит:

– Французы клянутся, если надо будет, силой отнести принцессу к алтарю. Ей всего двенадцать, так что вряд ли она тяжелая. – Вздыхает. – Хелен, сэр, шлет вам поклон. Она молится о вас каждое утро и каждый вечер. И наши дети тоже, и все наши друзья.

Что ж, не много молитв обо мне бомбардирует небесные врата. Впрочем, я могу рассчитывать на молитвы архиепископа Кентерберийского, и уж его-то просьбы гремят, как раскаты грома. И Роберт Барнс обо мне молится, а я – о Роберте Барнсе. Нам обоим нечего для себя просить, только мужества. И, как пишет Уайетт, Lauda finem. Восхвалим конец.

На следующий день приходит Эдмунд Уолсингем, смотритель Тауэра:

– Не тревожьтесь, милорд, я не с дурными вестями. Я лишь пришел сказать, что вам надо переехать.

Итак, допрошатели с ним закончили.

– Где я буду теперь?

– В Колокольной башне, рядом с моими комнатами.

– Она мне знакома, – сухо говорит он. – Нельзя ли мне поселиться в башне Бошана?

– Она занята, милорд.

– Кристоф, собери мои книги. Пошли в Остин-фрайарз за одеждой потеплее, там стены толстые. – Он обращается к смотрителю: – Когда Томас Мор сидел в Колокольной башне, ему разрешали гулять в вашем саду. Буду ли я пользоваться такой же свободой?

– Нет, милорд.

Уолсингем – неразговорчивый ветеран Флодденского сражения, свой пост занимает пятнадцать лет и не намерен допустить оплошность.

– Мора не запирали. Будут ли запирать меня?

– Да, милорд.

Он надевает кафтан. «Allons»[74]. Прощается с богинями – последний мимолетный взгляд через плечо. Ни следа Анны Болейн. Он вспоминает, как она сказала – не в этой ли самой комнате? – «Будьте ко мне добры». Думает, если я увижу ее снова, то на сей раз, возможно, буду к ней добр.

Они выходят на открытый воздух. Он оглядывается и видит только вооруженных людей. Смотритель говорит:

– Надеюсь, стража вас не побеспокоит.

Порыв влажного ветра с реки. Трепетание зеленых листьев. Тепло солнца на плече. Работник сидит на лесах, голый по пояс, насвистывает «Веселого лесника»… Он чувствует, что увязает в прошлом, в синем, разлитом в воздухе мгновении. К полудню лесник обгорит.

Много дней, много лет был лесничим я,

Теперь в кудрях седина.

Повешу свой рог у лесного ручья,

Служба моя не нужна.

Прогулка чересчур короткая.

– Меня определили в верхнее помещение или в нижнее?

В Тауэре его встретили пушечным выстрелом – такова традиция. Земля содрогается, река бурлит, а узника, когда тот ступает на пристань, трепет пробирает до мозга костей, печень возмущается, в ушах звон. На пороге Колокольной башни он вновь испытывает нечто подобное. Это слабость, но он не покажет ее смотрителю, просто коснется стены кончиками пальцев, удерживая равновесие.

  Все ж, пока мой лук при мне,

  Жены не буду искать.

  Построю шалаш в лесной стороне,

  Стану жить-поживать.

За открытыми дверями – нижнее помещение: каменное, просторное, сводчатое. Камин пуст и чисто выметен. Стены здесь двенадцатифутовой толщины, свет падает из окон высоко над головой. За столом кто-то сидит. «Это вы?» – беззвучно спрашивает он. Томас Мор встает из-за стола, пересекает комнату и растворяется в стене.

– Мартин, это ты? Хорошо выглядишь. Как моя крестница?

Тюремщик снимает шапку. Он собирался сказать, мне жаль видеть вас здесь, обычные пустые слова, лучше было их упредить.

– Ей уже пять, сэр, и такая славная девчушка, спасибо, что спросили. Такая безобидная.

Безобидная? До чего странные вещи люди иногда говорят.

– Читать учится?

– Девочка, сэр? Им от этого один вред.

– Ты не хочешь, чтобы она читала Евангелие?

– Пусть ей муж читает. Принести вам что-нибудь?

– Лорд Лайл по-прежнему здесь?

– Не могу вам сказать.

– А старуха? Маргарет Поль?

Ему подумалось, что теперь, когда он не удерживает руку Генриха, тот может казнить Маргарет.