Зеркало и свет - [301]

Он думает, я мог бы поступить, как Джордж Болейн, ославить Генриха так, что тот сгорит со стыда. Однако у меня сын, и два внука, и племянник, и у племянника есть дети. У Джорджа детей не было. Вслух говорит:

– Женить короля всегда было моей задачей. Теперь ее возложили на вас? Полагаю, новой женой станет племянница Норфолка? Что будет с королевой?

– Принцесса Клевская уже покинула двор. Король отослал ее в Ричмонд. Обещал приехать к ней туда, но, разумеется, не приедет. Надо прекратить ее женские сетования или, по крайней мере, сделать так, чтобы она сетовала подальше от короля.

Он думает, она, бедняжка, наверняка перепугана. И некому о ней позаботиться.

– Я полагаю, деньги помогут сгладить обиду.

– Разумеется, она получит содержание. Я этим займусь. Но прежде надо аннулировать брак. Король говорит, Кромвель знает об этом больше кого бы то ни было, исключая меня. Если вам дорого спасение души, вы должны написать правду. От вас потребуют присягнуть.

– С чего мне отказываться? – говорит он. – Готов также присягнуть, что я – честный слуга короля и что вера моя – соборная и католическая, ничем не отличается от той, которую исповедует король. Странно, что в одном вопросе мое слово будет считаться истинным, а в другом – нет.

– Вы – умирающий, – говорит Гардинер. – Они, как известно, не лгут. Прислать Сэдлера вам в помощь?

Он не хочет, чтобы Рейф видел его за этим последним делом. Он думает: аннуляция брака аннулирует меня.

– Я знаю, что требуется, – холодно говорит он. – Предоставьте это мне, милорд епископ. А теперь выметайтесь.

Он садится. Факты выстраиваются в голове, фразы встают одна за другой, но, прежде чем взяться за перо, он роняет слезу и думает: я оплакиваю себя, на этих бумагах кончится моя полезность. Годы неусыпных трудов и насилия над собственной душой, тяжесть топора в руке – ничего этого больше не будет. Когда Генрих умрет и предстанет перед Судом, то ответит за меня, как и за всех своих слуг; он должен будет сказать, что сделал с Кромвелем. Я никогда не стремился занять его место. По всей Англии есть стоячие камни: это те, кто мечтал править. «Ветка, камень, глыба, прут, меня королем Англии назовут». За свою дерзость они обречены стоять тысячу лет, две тысячи лет, под ветром и дождем; вокруг камни поменьше – несчастные, бывшие их рыцарями. Пересчитайте эти камни, и – чуднóе дело – у вас никогда не получится дважды одно число. Разрушений не счесть, не описать пером.

Записать весь его рассказ – труд на много часов. Иногда заходит Кристоф, смотрит на него, предлагает миску малины, или вафель, или цукатов. Однако он погрузился в свое повествование: Рочестер, травля быка, клевская дама в оконной нише, разгоряченный король в наряде английского джентльмена. Сцена в Гринвиче, римляне шатаются и падают; король в постели, мнет новобрачной живот и груди.

Иногда мысли неизбежно уплывают далеко за каменные стены, за поля, в леса, густые, как за годы до того, как деревья срубили на дома и корабли, и все исчезнувшие твари живы, к добру или к худу: бобр в ручье, волк, настигающий тебя длинными прыжками. Когда человек не знает, на какую тропу свернуть, он сыплет крошки от хлеба, который несет в руке, но птицы прилетают и склевывают крошки. Он снимает рубаху, рвет на полоски и завязывает их на каждой развилке дороги, но огры, живущие в лесу, идут за ним и крадут тряпицы, чтобы перевязывать себе раны, потому что огры вечно воюют между собой. Он бредет из последних сил, говорящие деревья глумятся над ним, пряча за листьями презрительные гримасы.

Закончив рассказ, он пишет сверху: «Моему королю, Его Величеству всемилостивейшему государю».

Однако не может придумать, как закончить. Быть может, это последнее письмо, которое ему дозволено написать. Так что он пишет: «Молю о милости». Он повторяет, на случай если Генрих первый раз не обратит внимания: «милости». И еще раз «милости», чтобы слово точно вошло в королевский мозг, пронзило королевское сердце.

Под рассказом он вывел: «Писано в среду, в последний день июня, дрожащей рукой и сокрушенным сердцем».

На сей раз он не лукавил. Рука и впрямь дрожит. Он смотрит на нее, будто на чью-то чужую. Из всех написанных им слов сохранится ли эта мольба? Крысы сожрали законы былых времен. Они любят пергамент и рыбий клей; все, некогда живое, они будут есть, а потом, по привычке, будут есть мертвое; от маргиналий они выгрызаются вглубь, в тайную историю Англии. Величайшая заслуга соработников Кромвеля, что они не только давили гадин, но и латали, чинили, делали натяжки, заменяя погрызенную букву, и всегда были готовы вставить на место изжеванной фразы пункт на благо короны. Но что проку? Он жил по законам, которые написал, и должен смириться с тем, что по ним умрет. Однако закон – не орудие для поиска истины. Его цель – создать вымысел, что поможет нам пройти через мерзости к будущему. Милости в мире нет, есть лишь случайная справедливость: люди платят за грехи, но не обязательно за собственные.

Рейф приходит забрать письмо. Печати у него нет, так что он складывает листы и, сложив, медлит отдавать.