Зеркальное время - [26]

Юлиан с сомнением взял фигурку тролля. Она ока­залась гораздо тяжелее, чем можно было ожидать.

— Он... очень красивый, — сказал Юлиан. — Спасибо!

— Смотри за ним хорошенько, — напомнил лотерей­щик. — Он очень ценный. Таких уже давно не делают.

— Большое спасибо, — еще раз сказал Юлиан, прижал тролля к себе и повернулся, чтобы идти, но через несколько шагов оглянулся.

Позади него не было никакой лотерейной будки.

На том месте, где она только что стояла, теперь находился павильон с автоскутерами, который еще не открылся. Маленькие электрические машины стояли при­крытыми. Дождевая вода собралась в углублениях бре­зента, а на металлические поверхности налипло много мусора и обрывков бумаги.

Юлиан в ужасе посмотрел на свои руки. Тролль все еще был у него.

Дело приобретало самый зловещий характер. Мальчик отшвырнул плюшевого тролля, и тот упал в лужу. Юлиан ринулся бежать и завернул в первый попавшийся па­вильон. Дрожащими пальцами он отсчитал входную плату и только потом заметил, куда попал.

Это было одно из тех заведений, которые не часто встретишь на ярмарке, их называют фрек-шоу. Здесь были выставлены всевозможные аномалии и уродства — людей и животных.

Юлиан не испытывал тяги к такого рода зрелищам. Ему было мучительно стыдно пялить глаза на бедных уродцев. Но перед лицом чужих несчастий бледнели и казались смешными собственные.

Он не хотел заходить, но еще меньше ему хотелось выходить наружу, на эту заколдованную ярмарку с ло­терейной будкой, которая растворилась в воздухе. И он присоединился к немногим посетителям этой кунстка­меры. Она была разделена на отсеки. В первом отделении были выставлены всевозможные уродства в стеклянных банках: болезненно измененные или искалеченные органы, мозг убийцы-маньяка, сделанный, правда, из воска, — Юлиан сразу это понял, — нерожденный младенец с че­тырьмя руками и тому подобное. Мальчик вздохнул с облегчением, когда миновал этот отсек и очутился во втором, более просторном.

Здесь было несколько небольших боксов, устланных соломой, как свиные стойла, и примерно с таким же запахом. Свет был приглушен до минимума — не только ради зловещей мрачности, но и для того, чтобы зрители не увидели лишнего.

Тем не менее Юлиан разглядел, что большинство из так называемых монстров — чистой воды фальсифика­ция. Например, горилла-людоед была не чем иным, как мужчиной в обезьяньей шкуре и в гриме, татуировки на теле другого «экспоната» оказались переводными кар­тинками, а пигмея-людоеда из джунглей Новой Зеландии изображал худой мальчишка, подсмугленный обувным кремом.

Интерес представлял только последний бокс.

На низенькой скамеечке, скорчившись, сидело нечто, в чем Юлиан не сразу опознал человеческое существо, состоявшее, казалось, из одних шрамов, хрящей и оро­говевшей темно-коричневой кожи. Табличка на стене извещала, что этот бедняга — человекочерепаха, и при­водила душераздирающую лживую историю, на которую Юлиан даже времени тратить не стал. Взгляд его был прикован к этой чудовищной фигуре на скамеечке.

Какая-то женщина рядом с ним ахнула и прижала ладони к лицу, другая выбежала вон, но остальные глазели или хихикали, указывая на человекочерепаху пальцем.

В горле у Юлиана застрял ком. Человеческими на этом лице были только глаза. Нежные карие глаза, как у подранка косули.

Кто-то приставил к стене за спиной человекочерепахи большое зеркало, чтобы от внимания любопытных не ускользнула ни одна подробность безобразного тела. Од­нако Юлиан увидел в зеркале отражение сидящего на скамье совершенно нормального мужчины с седыми во­лосами и печальными глазами; плечи его были низко опущены под грузом боли и унижения, на лице застыло выражение неразрешимой печали. Он был очень стар, невозможно было даже приблизительно определить его возраст. Юлиан попытался представить себе, какая жес­токая судьба могла привести его сюда. А ведь когда-то он, наверное, жил нормально, имел даже семью, жену и детей, но потом что-то случилось, жизнь отторгла его, и он, отверженный мира, очутился здесь, в единственном месте на земле, где у него еще было право на сущест­вование.

Он показался Юлиану очень красивым — как та де­вочка, что приснилась ему прошлой ночью. Кожа его мерцала, как шелк, и Юлиан решил, что обрел способность видеть то, что скрывается под верхним слоем, и может различить фрески под побелкой. То, что он разглядел под слоями десятилетий, под всеми шрамами, под болью и страданием на лице этого старика, потрясло его, потому что он увидел силу, несгибаемую волю и решимость, каких до сих пор не встречал. И сила, и воля, и решимость теперь дремали под спудом, однако они присутствовали, погребенные и наполовину забытые.

В это мгновение Юлиан понял, что имел в виду Рогер в последнюю ночь, когда говорил о своем волшебном зеркале, — ведь здесь тоже было зеркало, выполняющее ту же задачу: оно отражало то, чем человек является по сути, а не то, чем он кажется.

Но в этом зеркале отражались еще и монстры. Они стояли напротив человекочерепахи, хихикали, прыскали, показывали пальцем и пускали слюни от блаженства, глазея на скорченное существо. Самого себя Юлиан среди этой своры не увидел и порадовался. Может быть, это даже хорошо, что вчера он так и не заглянул в волшебное зеркало Рогера, потому что теперь он сильно сомневался, дано ли ему вообще увидеть свое истинное отражение.