Зеркальная комната - [53]

На работе я только и думал об этом (надо же, «тратить время»!) и старался угадать, что думают все остальные, о чем не решаются заговорить вслух:

«Сначала писать романы, а потом переводить какие-то дурацкие бумаги, разве это дело?»

«Приходить домой пораньше, чтобы присутствовать на собственных похоронах…»

«Быть правоверным католиком, каждый день ходить к мессе, чтобы теперь полностью охладеть к религии…»

«Жениться и иметь детей, чтобы, позабыв о них, с утра до вечера валяться на диване…»

«Разве это отец…»

Жалость к самому себе. Желание выставить родных в черном свете, чтобы чувствовать себя обиженным. А ведь я прекрасно знал, как все меня любят и даже обожают, несмотря на то, что я сделал и продолжаю делать.

Однако я так долго смотрел на воду, на отражающиеся в ней облака и на маленькие воронки, что у меня закружилась голова и улетучились все мысли.

«Это от слабости», — подумал я.

Вернувшись в дом, я приготовил пару бутербродов с колбасой (ужинать уже поздновато) и выпил большой стакан молока.

В комнатах уже темно, надо зажечь свет и развести огонь в камине.

Свет зажгу, но к машинке и близко не подойду. Чтобы закончить план книги, лучше сесть к камину, взяв несколько листов бумаги и ручку.

Сейчас работа над романом вряд ли сдвинется с мертвой точки — я слишком упоен собой. Но если сделать небольшое усилие, хотя бы одну попытку, мне наверняка станет легче, и я сумею освободиться от тяжкого груза мрачных воспоминаний, который так гнетет меня сегодня впервые после приезда.

А завтра будет видно.

13

В прошлую субботу (не вчера, а неделю назад), то есть в самый день приезда, я обегал и обзвонил всю округу, чтобы выяснить, где можно послушать утреннюю мессу.

В эту субботу я уже твердо знал: отправлюсь опять в Арпелья к семичасовой мессе, там прекрасный священник и народу никого, а на обратном пути, если не будет дождя, пойду не к развалинам церкви, а сделаю крюк, загляну в Сан-Элой, к фонтану. После мессы, прежде чем отправиться домой, можно зайти на постоялый двор — кажется, он еще существует, хотя и называется «Snack bar»[49] — и позавтракать там плотно, по-крестьянски, что было бы очень кстати после стольких дней на хлебе и молоке. А если прогулка к фонтану не освежит меня и, придя домой, я задремлю? Ничего страшного. В конце концов, воскресенье — праздник, можно и поспать.

Но это, конечно, если дождь не зарядит с утра, что тоже вполне возможно.

После ужина я, придвинув кресло к камину, опять взялся за план книги, все еще надеясь начать ее в воскресенье вечером (то есть сегодня) или хотя бы в понедельник (завтра).

Составляя план (вернее, пытаясь это делать), я убедился в тысячный раз, насколько скудным творческим воображением обладаю. Думаю, потому-то из меня и не вышел популярный писатель. Мне ужасно трудно выдумать чью-то жизнь, окружить ее другими жизнями, и нужна величайшая осторожность, чтобы не создать очередной телесериал или семейную «сагу».

Результат моих трудов — откровенно жалкий. Четыре четверти листа, плотно исписанных мелкими каракулями, с массой исправлений, стрелок, звездочек, фигурных скобок, но главное — с массой вымаранных слов, вычеркнутых мыслей. Когда я перепишу это набело, четыре странички превратятся в лучшем случае в одну, да и ту, наверное, брошу в огонь.

Но попытка была сделана серьезная, если не сказать отчаянная, и в половине первого я почувствовал, что взволнован, что в уме моем теснятся персонажи: целый легион пожилых дам, девушек, одетых по моде двадцатых годов, кавалеров с бородками и в сюртуках, юношей с напомаженными волосами, в длинных белых брюках; они играли в теннис, танцевали чарльстон и, закурив, с громким щелчком захлопывали портсигары, — тут я понял: если немедленно не отправить их всех спать, бессонная ночь мне обеспечена.

Самое невинное оружие, которое можно использовать против них, — чтение. Я выбрал, нет, взял первую попавшуюся книгу. К счастью, это оказались путевые очерки. Главное сейчас — не читать романов, иначе таинственные персонажи вновь оживут в моем воображении.

Автором книги был один из лучших испанских писателей послевоенного поколения, читать его очерки — истинное счастье: что ни страница — то удача. Откровенно говоря, даже обида шевельнулась, что и не удивительно, когда сам находишься, как говорится, в «творческом кризисе». Чудесная книга, мне такой не написать. Ну, во-первых, я не путешествую, не путешествовал и путешествовать не собираюсь, а во-вторых, даже если бы я пустился в странствия, то проезжал бы мимо живописнейших мест и сталкивался бы с интереснейшими людьми, не обращая на них никакого внимания. В-третьих (хотя в этом я предпочел бы не признаваться), у меня никогда не было, нет и не будет такого острого пера и зоркого глаза, как у моего счастливого собрата. Вряд ли кто-то, кроме вашего покорного слуги, умудрился, прожив семь лет в Женеве, ни разу не подняться на Мон-Салев и не объездить Швейцарию вдоль и поперек, а ведь она, говорят, необычайно живописна. Я ни разу не побывал в Париже — хотя это и считается неприличным — тем более в Лондоне и не испытываю ни малейшего желания.