Зеркальная комната - [34]

Впрочем, полно, пора спуститься на грешную землю, подумать о делах, ведь через две недели надо начинать перестраивать дом. Покончив с кофе, мы вышли наружу, чтобы, как говорится, посмотреть in situ[27], с чего начинать, где придется копать и как лучше поднять крышу, чтобы соорудить новый чердак. И вот тут-то я заметил, насколько был прав вчера вечером: яркое утреннее солнце оказалось сплошным обманом, оно подразнило и скрылось; серое небо повисло над нами, предметы потеряли четкие очертания, стали блеклыми и расплывчатыми, точно на картине неумелого художника, а каменщик и кузнец посетовали — сколько живут здесь, а такой погоды не помнят, виданное ли дело, все льет и льет, конца этому не видно.

С ними полностью согласился рабочий бензоколонки, который привез мне солярку. Он тут же взялся за работу, а потом безумно развеселился — бак оказался почти полным, топлива еще надолго хватило бы, но ладно, раз уж пришел… Итак, с вас двенадцать тысяч восемьсот да, кстати, если хотите, посмотрим потом ваш старый драндулет — вдруг заведется? А нет, так сменим аккумулятор.

Когда все разошлись и я остался один, у меня пропало всякое желание удирать домой, в Женеву. Напротив, теперь, когда я увидел людей, работающих со вкусом и удовольствием, мне самому захотелось уподобиться им, по крайней мере в эти золотые дни уединения. Нет, надо остаться и начать-таки книгу — мой главный труд, мне помогут родные, и в первую очередь Адела, дети, а еще дорогие братья и сестры, родители, живые и покойные, и дети моих детей, те, что уже появились на свет, и те, что еще придут, ибо я смею надеяться, что мир не умрет вместе с нами.

Однако и этот визит деловых людей оказался не последним: вскоре приехал на машине Сириси из лавки Жауме и привез еду (утром я звонил ему по телефону). Я снова вышел из дому и съел вкуснейший апельсин — давно таких не пробовал, а последние четыре дня вообще не видел фруктов. Я нарочно решил съесть апельсин в саду, несмотря на хмурую пасмурную погоду, — надо торопиться, пока не полил дождь, подышу хоть немного воздухом.

Когда я наслаждался апельсином, в двух метрах от меня сел на землю роскошный удод и принялся распускать и складывать свой хохол и хвастаться ярким переливчатым оперением. Наконец он окончательно убедился, что восхищение мое не знает границ, медленно поднялся в воздух и скрылся за лесом.

Я много лет прожил в Вальнове, но всегда был настолько рассеянным и ненаблюдательным, что сейчас удивился, откуда мог взяться удод в это время года. Мне казалось, они появляются поздней весной. А может, этот — редкое исключение? Или он прилетел потому, что зимой было теплее обычного: вот и герани до сих пор цветут, хотя к Рождеству они всегда замерзают, да и кустики крошечных маргариток так разрослись и заполонили все вокруг, вылезли даже на дорожке к «бассейну»…

Во всяком случае, за все четыре дня я ни разу не слышал, чтобы кричал удод. Я непременно различил бы его голос — стоит мне только подумать об этой птице, как в памяти оживают весенние дни далекого прошлого. Нет, брачный сезон удодов еще не наступил. Надо будет заглянуть в дневник отца, пока мы жили здесь, он вел его ежедневно, даже во время войны, и записывал все важные события нашей летней жизни: «Сегодня слышали первого удода», «Набрали полмешка орехов» и т. д.

Возможно, многие будут возмущены: писатель в разгар войны караулит удодов, считает орехи и радуется новорожденным крольчатам! Это все равно что считать звезды, стоя у края пропасти, или кормить голубей, идя к гильотине. Я сам иногда с раздражением думаю, с какой стати торчу здесь в рождественские каникулы, зачем сижу у камина — я, солидный служащий солидного учреждения, счастливый муж, отец многочисленного шумного семейства. Зачем ломаю голову над несуществующими проблемами, изображаю из себя эдакого Робинзона и любуюсь удодами, пока люди убивают и умирают, страдают от настоящего одиночества, а не играют в него, как я сейчас.

Но его величество случай — а может, сама судьба? — действует иногда без ошибки.

В тот день, когда убили на фронте моего брата, а мы еще ничего не знали, отец сделал в своем дневнике такую запись:

«Сегодня мы видели высоко-высоко в небе огромную стаю птиц — они улетают отсюда».

Наступил вечер, дождя пока нет, но погода серая, пасмурная — в Женеве такая держится иногда по десять дней. И если сейчас не переменится ветер и не разверзнутся хляби небесные, то назавтра можно ждать такого же хмурого денька.

Я пообедал, потом хорошенько выспался, а когда встал, захотел немного пройтись, размяться, разогнать кровь, подышать свежим воздухом, а главное — уйти куда-нибудь подальше от пишущей машинки и не ломать голову над книгой.

Дойдя до леска, я увидел «бассейн» — прямоугольный лягушатник глубиной в полметра, который отец велел выстроить для детей. Там стояла темная вода, по дну змеилась широкая трещина, а посередине на возвышении, украшенном цветной плиткой, восседал зеленый керамический хамелеон с выпуклыми незрячими глазами.

Рядом с «бассейном» сохранилась самодельная купальня, тоже отделанная плиткой, на этот раз бело-голубой — миниатюрный домик с черепичной крышей и четырьмя водосточными трубами, зашторенными окошками и дверью, которая давно уже не закрывается. Внутри у стены стоит деревянная скамеечка и ржавая вешалка. Крошечный шедевр архитектуры, милый моему сердцу, пожалуй, надо будет отреставрировать его, если удастся подзаработать.