Зеркала - [29]

Всякий раз, как я вижу его прямую высокую фигуру и седую голову, когда наслаждаюсь беседой с ним, ко мне возвращаются ощущение радости жизни и бодрость духа, и я не устаю восхищаться им как великолепным творением щедрой природы.

Захран Хассуна

Я познакомился с ним в дни второй мировой войны в кафе «Рокс», куда заглядывал порой в компании Гаафара Халиля, Реды Хаммады, Шаарауи Фаххама и Ида Мансура. Приходил он в кафе по воскресеньям тоже с приятелями. Это был толстый человек среднего роста, с непропорционально большой головой. Познакомились мы за нардами.

— Я был чиновником в министерстве торговли и промышленности, вышел в отставку, чтоб заняться торговлей… — сказал он о себе.

Едва наступало время молитвы, Захран и его приятели поднимались с мест, отходили в сторонку, за бар, и начинали молиться. Захран у них был за имама. Только он один среди них совершил хадж[41]. В их разговорах тема религии занимала немалое место. Казалось, вера этих людей была простой, бесхитростной: хотя к ней и примешивалась изрядная доля суеверия, однако трудно было усомниться в ее искренности. Это были, на мой взгляд, вроде бы честные и порядочные люди…

— Я узнал нечто интересное о хаджи[42] Захране Хассуне, — сказал нам однажды Ид Мансур. — Оказывается, он не сам ушел в отставку. Его уволили по причине плохой репутации.

— В каком смысле плохой?

— За взяточничество!

Ид Мансур был всегда рад случаю доказать, что люди столь же безнравственны, как и он сам.

— Я сомневаюсь во всех, но больше всего в верующих, — заявил он усмехаясь.

— Однако не всякий верующий — лицемер! — возразил ему на это Реда Хаммада.

— Ну, лицемерие — это чересчур тонко для дядюшки Захрана! — рассмеялся Ид Мансур. И продолжал: — Суть лицемерия в том, чтоб выдавать себя за верующего и скрывать свое неверие. Однако он слишком глуп, чтоб быть безбожником. Его вера сомнений у меня не вызывает.

— Так что же, он стал взяточником в силу обстоятельств?

— Возможно.

Нам стало известно, что Захран Хассуна развил бурную деятельность на черном рынке. Торговал спичками и виски, потом продуктами. Он вовсе не скрывал этого и нередко предлагал даже нам свои услуги.

— Скажи, хаджи, разве торговля на черном рынке не противоречит благочестию? — не сдержавшись, спросил я его.

— На этом свете — одни порядки, на том — другие, — ответил он убежденно.

— Но аллах будет недоволен тобой, ведь из-за тебя голодают бедняки.

— Свои прегрешения я искупаю молитвой, постом и раздачей милостыни. Чего же ему еще? — заявил Захран все с той же убежденностью.

Когда он ушел, я сказал:

— Захран Хассуна совершает грех сознательно, а не по неведению, и он не лицемерит.

— Он наживается, а взывает к религии, чтоб искупить свои грехи. Так, кража волею творца превращается в законную прибыль. Религия-то и побуждает дядюшку Захрана к совершению грехов. Вот почему его лицо светится верой и благостью, в то время как он крадет хлеб у бедняков, — высказался Ид Мансур.

Теперь с усмешкой наблюдал я эти молитвы в кафе. Захран и его приятели преклоняли колена, падали ниц, закрывая глаза в знак смирения и кротости. А я с возмущением думал, что подобные негодяи и жулики не заслуживают даже права на существование. Было бы бесполезно убеждать Захрана: он полностью уверовал в свою правоту. Зло считал добром, поклонялся дьяволу так же, как и богу. Ловко лавировал между ними, заботясь только о том, чтоб его прибыли превышали расходы. С большей снисходительностью стал я смотреть теперь на подлецов типа Халиля Заки, Сайида Шаира и даже Ида Мансура, не относившихся серьезно к религии и руководствовавшихся в жизни прежде всего практическим умом и своим природным чутьем — это и было их главным оружием в жестокой борьбе за существование. Однако именно это нередко вызывало во мне прилив мрачного отчаяния, я был почти на грани утраты веры в людей. Мы вели на эту тему нескончаемые споры.

— Видимо, честных торговцев вообще не существует! — говорил Реда Хаммада.

— Не существует честных людей! — отвечал ему на это Ид Мансур.

— А какова же тогда роль религии? — спрашивал я.

— Какой смысл придерживаться морали, если все равно она не спасает человека от падения? — вместо ответа задавал вопрос Ид Мансур.

Проблема эта волновала меня на протяжении многих лет. Она не раз была предметом обсуждения и в салоне доктора Махера Абд аль-Керима. Обычно все начиналось с критики египетской действительности и сводилось к толкованию вопросов добра и зла в их философском аспекте. Мы нередко вспоминали при этом доктора Ибрагима Акля с его приверженностью идеалам и попранием этих идеалов в собственной жизни.

— Трудно отрицать в наши дни тот факт, что человечество прошло огромный путь развития от пещерного века до освоения Луны! — сказал как-то Салем Габр.

— В натуре человека, несомненно, немало прекрасных, вселяющих оптимизм качеств, таких, как способность жертвовать собой во имя близких, пытливый ум, стремящийся к познанию истины, есть и редкие примеры самоотверженного героизма, — заметил в другой раз Реда Хаммада.

Ему же принадлежат слова: «Чрезмерная набожность внушает отвращение!»

За годы войны Захран Хассуна сказочно разбогател, стал чуть ли не миллионером. В 1945 году он основал подрядную компанию. Однако после отмены договора 1936 года, когда в боях в зоне Суэцкого канала был убит его сын, я стал относиться к нему терпимее. Опираясь на руки друзей, с покрасневшими от слез глазами и потухшим взглядом, шел он за гробом сына. В тот период наши с ним отношения ограничивались лишь обменом приветствиями при редких встречах. От Ида Мансура я знал, что папаша Захран по-прежнему творит молитвы и обогащается. Ид Мансур виделся с ним по торговым делам. Состояние Хассуны все росло. Он уже жил во дворце, в Маади