Земную жизнь пройдя до половины - [24]

Больно видеть и не видеть тебя. Больно думать. Больно от Любиных слов, что ты — «самый чудесный парень на курсе». Я прошу ее больше не говорить о тебе, отчего упоминания становятся только чаще, и каждый раз это как укол в больной нерв.

Сплошная боль и ничего кроме.

Новый год! Как вкрадчиво вплетается в общежитские привычные запахи его запах: и снежной, и оттаявшей в то же время елочной хвои. И как горько оттого на душе!

Дневник.

30 декабря.

«Сегодня всю ночь не спала. Почему-то вспоминалось Ларискино: «Не обижай его!», и я опять чувствовала себя виноватой. Но что-то стало ясным. Мне кажется, ты в чем-то прав. А в чем, я сейчас никак не вспомню. И не вспомню, как, на основании чего я пришла к такому выводу.

Как мучительно думать и думать без конца об одном и том же!»

Неисповедимы пути Господни!

После этого я вдруг решаю — ты рассорился со мной, чтобы встречаться с Любой. А чего удивительного: она — настоящая красавица. К Новому году у нее платье, от которого ахают все девчонки. Мне даже снится его цвет морской волны и рыжая оторочка меха. А я?.. Вечный свитер, юбка, чаще — брюки. Шкет шкетом. В трамвае ко мне так и обращаются: «Мальчик, ты сходишь?»

Так что я вполне уверена, что ты влюбился в нее. И мне, как ни странно, легче.

Ах, какая зима стояла в Смоленске тот год: пушистая, мягкая, в снегопадах. Так они вместе и запомнились: зима и первая любовь. А я перестала сомневаться, любовь это или не любовь, с тех пор, как она стала несчастной.

В сумерках, коричневатых от заходящего солнца и пыли на черной лестнице общежития, я реву, уткнувшись в собственные коленки.

Ты досрочно сдал сессию и уехал в свой Тамбов. Чтобы не побежать за тобой на вокзал, я ушла в кино, а теперь мне нестерпимо плохо в пустом без тебя городе и кажется невозможным это пережить.

Слезы текут и текут, так что брюки на коленках становятся волглыми и пахнут сырой шерстью.

Интересно, почему я не свихнулась? Недалеко было. В дневнике дырка недели в две. Что там, не помню. Но после каникул я вернулась в Смоленск с твердым намерением забыть все, что с нами было. Я уговариваю себя, что мне безразлично есть ты или нет. И мне это почти удается.

Поздним, заснеженным городом возвращались с институтского КВНа почти всей группой. Толкались, роняли друг друга в снег, хохотали и барахтались, выбираясь обратно. Генка вытаскивал свой искусственный глаз, пугал им девчонок. Мы визжали, якобы от страха. Было весело и бездумно.

В конце концов глаз потеряли.

Наверно, часа три все дружно просеивали окрестные сугробы, пока глаз не нашелся. Он был белый с голубой радужкой и в снегу не заметен.

Засыпая под утро, я все еще улыбалась: можно было жить и без тебя.

Все было хорошо, но когда в институте мелькала навстречу твоя лохматая грива, мне становилось трудно дышать.

И, что хуже, нам некуда было деться друг от друга!

Отстукивая каблучками и скользя ладонью по перилам, я лечу парадной лестницей в театре и нравлюсь сама себе. Внизу у раздевалки два Алика, товарищи по тайному литературному обществу «Союз воинствующих йогов». Я учусь с ними в одной группе, то есть они тоже «физики», но у нас общее увлечение стихами.

И вдруг впереди у окончания перил вижу тебя с Володей Усковым. Вы стоите стройные, узенькие в своих черных костюмах и белых рубашках, в лихих шапках чистых волос, чем-то даже похожие друг на друга, и ожидающе смотрите на меня.

С разбегу я проскакиваю мимо и, словно к спасению, кидаюсь к Аликам, успев только заметить, как моментально меняется твое лицо. Оно становится таким, словно тебя внезапно ударили наотмашь.

Но я не нарочно и не со зла. Так получается само.

Общежитский вечер. Стулья в красном уголке нагромождены одни на другие и сдвинуты к стенам. Танцевальная музыка с пластинок.

Со мной Генка, Алики, Сережа. Я все время танцую, но при том неотвязно, кожей чувствую, что ты — здесь. Наконец нахожу тебя глазами. Ты выбираешь из стопки пластинку и даешь поставить.

И, само собой, это — «Ночным Белградом».

«Ты появилась,

Словно мне приснилась.

А сон, известно,

Нелегко вернуть.»

Ты не подходишь ко мне и даже не смотришь на меня, но мы оба и только одни в зале знаем, почему звучит эта песня и о чем она.

Песня словно подхлестывает меня, я начинаю выламываться, зачем-то лезу на самый верх стульев, срываюсь и падаю, зацепляясь подолом юбки за торчащую ножку. Юбка с треском рвется чуть не до пояса. Генка прикрывает меня пиджаком и мы с ним бежим в мою комнату.

Там я бросаюсь лицом в подушку и рыдаю безостановочно и горько, захлебываясь и давясь слезами, — мне, наверно, ужасно жалко юбку.

Если бы я смогла написать вместо рваных кусков настоящую повесть, то эту главу назвала бы «Врозь и вместе».

Ни с какой Любой ты (чего я понять не могла) встречаться не стал. А жаль! Это было единственным, что еще могло порвать нитку, до звона туго натянутую между нами. Я бы переплакала и успокоилась. А так ничего не выходило. Мы не могли врозь и не могли вместе.

Стояли серые дни таянья снега, тревожного состояния и отчаянных поступков. Апрель в начале…

Идя в институт, я два раза из трех промахивала мимо и до отупения, до мокрых ног шлялась уже знакомыми кривоколенными и горбатыми переулочками возле желтой церковки.