Земное время №2 2016 - [17]

(В.В. Кн.1 стр. 140–141)

* * *

В последствии многие жизненные ситуации, истории и воспоминания легли на страницы трилогии «Опаленные ложью». В частности и эпизод в вагоне поезда «Рига – Москва», который вез отца и меня на Всемирный Московский фестиваль молодежи и студентов. Споры в купе развернулись вокруг трехтомника, изданного к 25-тилетию со дня смерти классика латышской литературы Яниса Райниса, который подарили моему отцу студенты одного из ВУЗов столицы Латвии. Особый спор вызвало одно из стихотворений гения латышской поэзии. Речь шла о стихотворении, названного Янисом Райнисом, «Приметы переходного периода». Прежде всего спор вызвали строки, приведенные одним из друзей отца – заядлого преферансиста и страстного поклонника поэзии:

Дни ушли, и нет людей, и ныне

На скотов гляжу в немом унынье:

Шкуры целы, и они ликуют —

Ум и честь для них не существуют!

Пьют, блудят, предать готовы брата,

Идеал для них – трус и предатель!

И, глумясь, мечтают лишь о том,

Чтоб загнать народ в большой публичный дом.

(В.В. кн.1 стр. 290–292)

Эти прекрасные строки Яниса Райниса я вспомнил сегодня не только потому, что они невероятно соответствуют нашей сегодняшней жизни, но и потому, что в сентябре этого года отмечается 150-летие со дня рождения гениального поэта Латвии. Воспользовавшись авторским правом я и рискнул представить некоторые из воспоминаний, приведенных в первой («белой») книге трилогии «Опаленные ложью». Малая часть их обобщена в этой главе и переносит читателя в жизнь послевоенной интеллигенции Латвии.

* * *

Являясь избирательной, детская память, вместе с тем, умудряется запечатлеть самые невероятные и неожиданные события и дни, которые остались в памяти навсегда. Нередко это бывает какой-то эпизод, короткая бытовая сценка или зарисовка, а иногда – значительный отрезок жизни с реальными людьми и событиями. Рижане, представлявшие поколение тех, кто познал все ужасы войны, находились во второй половине 40-х – начале 50-х годов в несколько других условиях, чем жители большинства городов и поселков Европейской части СССР. В отличии от разоренных войной городов России, Украины и Белоруссии, города и поселки Латвии остались нетронутыми военными смерчами. Развалины тех немногих разбитых рижских зданий уже за два-три послевоенных года были убраны либо восстановлены. Даже фонтан у величественного здания Национальной оперы начал функционировать в конце лета 1945 года. Не познали рижане в полной мере всех «прелестей» талонной системы на основные виды товаров и голод, царивший во многих районах огромнейшей страны. Позднее часто во многих советских изданиях приходилось сталкиваться с утверждением, что вся страна помогала восстанавливать разрушенное войной хозяйство республик Прибалтики. Не собираюсь оспаривать этот тезис, но прекрасно помню, что все продукты питания, реализуемые в магазинах и на городских рынках, были выращены, произведены или изготовлены в Латвии. Да и в 60-80-е годы прошлого столетия жители приграничных с республиками Прибалтики областей, прилавки магазинов которых отличались пустотой, закупали продукты питания в магазинах Литвы, Латвии и Эстонии. Население республик Прибалтики после тяжелой, кровопролитной войны представляло собой далеко не однородную, восторженную приходом советской власти, массу. Эти люди были разные по политическим пристрастиям, социальному положению, воспитанию и национальности. Среди них даже русские жители нередко по своим взглядам отличались друг от друга. Некоторые из них только после войны обосновались в Латвии, но быстро адаптировались в республике: выучили латышский язык, освоили и приняли, как должное и естественное, традиции и быт местного народа. Другие – не захотели знать язык, нравы и психологию латышей, всячески пытались подстричь их под «советскую гребенку» и втиснуть в привычные и традиционные штампы. Большинство из них, как правило, обладали политической, административной и законодательной властью. Их «политика унтера Пришибеева», в конечном итоге, способствовала в начале 90-х годов прошлого столетия мгновенному выходу республик Прибалтики из состава СССР. Они «железной рукой» наводили порядок, расправлялись с неугодными и инакомыслящими людьми. Была и категория русских, которые либо издавна жили в Латвии, либо их сюда пригнала волна революции и гражданской войны. Вспомнил я об этих людях в связи с тем, что неоднократно встречал их в нашем доме или на даче.

В субботние вечера я с младшей сестренкой Татьяной старались вести себя тихо и незаметно, чтобы родители не отправляли нас пораньше спать.

Была и категория русских, которые либо издавна жили в Латвии, либо их сюда пригнала волна революции и гражданской войны.

Эти вечера были связаны с приездом гостей и «посиделками», разговорами, спорами, розыгрышами. Первым, как правило, приезжал щеголь и эстет дядя Орик со своей красавицей-супругой Ольгой. С его появлением приходило ощущение праздника и кавказского хлебосольства. Еще до приезда других гостей вся квартира и наш двор – «колодец» наполнялись ароматом жарящегося, возможно на первом в Риге мангале, мяса. Купленное накануне на Центральном рынке и тщательно подготовленное для шашлыка, оно еще будучи сырым уже источало невероятно-пьянящий аромат. Бывший боевой офицер и потомок древнего рода грузинских князей дядя Орик отличался невероятно общительным характером, любил побалагурить, знал огромнейшее количество анекдотов и баек. Возможно эти способности помогали ему быть успешным в должности одного из первых руководителей прославленного завода «Ригас бальзамс». Для меня и Татьяны приезд этого веселого и эрудированного человека означал получение самых неожиданных и удивительных подарков. Это могла быть диковинная раковина из Индийского океана, в которую можно было гудеть, как в трубу, заводной автомобиль неизвестной иностранной модели или, чаще всего, книги о приключениях или путешествиях. Дядя Орик как-то привез мне и брюки, которые в 50-ые годы назывались «техасы», а позднее стали именоваться «джинсами». «Техасы», в которых я единственный щеголял недолго по школе, вскоре до крови натерли мне мышцы ног и навсегда отбили желание их носить. Для меня и пришедших с родителями детей приход дяди Орика всегда предвещал возможность узнать какую-нибудь невероятную историю или легенду, принять участие в таинстве, колдовстве или фокусе, которые он особенно любил проделывать на летней веранде дачи. Мне нравилось в нем не только умение быть в центре внимания окружающих, невероятная эрудиция, но и щеголеватая внешность.