Земная оболочка - [37]

— Помешанный вы, что ли?

Форрест рассмеялся и кивнул.

— Помешанный-то помешанный, но не опасный.

— А куда завтра собираетесь?

— Домой. В штат Виргиния.

— Кто вас там ждет?

— Родственники, служба.

— Вам легче, чем мне.

— То есть? — спросил Форрест.

— Меня-то ждут только болезни да смерть — хороша пара. — Он, по-видимому, улыбался, слова словно цедились через широкую улыбку.

— Никого близких? — спросил Форрест. — Во всем мире?

— Ну близкие-то, надо думать, у меня есть, — только вот вопрос — где они и ждут ли меня?

Форрест спросил:

— Кто же ты? — И немного спустя прибавил: — По правде, я ведь совсем не опасен. В жизни мухи не обидел. Это одна из моих бед.

— Только барышню прирезали?

Форрест кивнул. Ложь представлялась ему щедрым подарком — благодарностью за гостеприимство.

— Меня зовут Банки Паттерсон, — сказал негр, — родился где-то в этих краях рабом, восемьдесят с лишним лет назад. Много лет назад, как там ни верти; тут еще ничего не было построено, когда я родился, я, во всяком случае, не помню, чтобы здесь что-то было. Вот только помню… вы ведь не скажете, что я из ума выжил, а?

Форрест кивнул, невидимый в темноте.

— Помню, что моя мама принадлежала одному человеку по фамилии Фитц. Ему же принадлежала вся земля вокруг — триста акров. Дом его стоял как раз на этом месте — на том же фундаменте, только дом тот сгорел; а у моей мамы была хибарка рядом с этими вашими источниками. Они и тогда тут текли; павильона, правда, не было, но грязи хоть отбавляй, как сейчас. Не было человека, который не расчистил бы их хоть раз, хоть в детстве, и не выпил бы пригоршню холодной воды — горькой, будто в ней жженые квасцы развели, и вонючей, похуже тухлого яйца — но чтоб второй раз, это уж извините. И, боже ты мой, разве кто мог подумать, что люди будут деньги платить за то, чтоб этой водицы попить. Но было время — платили; похоже, что так, правда? До меня слух дошел, сам-то я не видал; говорили, будто тут и танцы были, и больных привозили… чтоб они танцевали, подумать только. Я отсюда тогда уже убрался. — Он замолчал, словно решив, что слишком уж разболтался.

— Когда же это было? — спросил Форрест.

— Это лучше вы мне скажите, — возразил негр. — Меня как раз больше всего и интересует, когда что случилось, в каком порядке. Вы человек грамотный, так разъясните мне — если мне сейчас восемьдесят с лишним, сколько же мне было, когда нас на волю отпустили?

Форрест подсчитал, водя пальцем по пыльному полу.

— Наверное, сорок с лишним.

— А мне сдается, я тогда постарше был. Хотя, может, и не так. Все мои дети родились уже на воле, — выходит, я еще молодцом был. Пока в рабах ходил, я не хотел жениться. Выжидал. Знал, чего жду.

— Чего же? — спросил Форрест.

— Ждал, что, может, мне подфартит по-людски жизнь прожить. Я про Фитцев ничего плохого не скажу, но не святые же они были. Много негров они не держали — зачем? Богатые были, земли обрабатывали мало — потому весь прирост продавали или раздавали детям и родственникам. У меня глаза на месте были. Я смотрел и соображал, что к чему, и когда мне исполнилось двенадцать, а они меня все при себе держат — прополку устраивали обычно среди двенадцатилетних, до того, как люди спариваться начнут, — я себе сказал: «Ну, теперь держись! Сердцу волю не давай, а то наплачешься!»

— Почему же они тебя у себя оставили? — спросил Форрест.

— Мама отстояла. Слухи ходили, будто я Фитцам сродни, а своих они обычно не раздавали (я, верите ли, прежде светлее был: те негры, что посветлее, со временем темнеют — замечали когда-нибудь?). Я, когда вырос, все хотел спросить маму, что тут правда, что нет, да так и не собрался, а теперь, пожалуй, и поздно. — Была уже почти ночь: он протянул вперед руку, словно хотел разглядеть ее впотьмах. — Маминого мужа звали Долфус, он жил в нескольких милях отсюда, на другой плантации, и, когда раз в месяц с разрешения своего хозяина приезжал повидать маму, она выставляла меня спать во двор, понятно, в летнее время. Но это еще не значило, что я должен называть его отцом, никогда не называл и не называю. Знаю только, что мама меня отстояла. Сам-то я не слышал, но мне Зак Фитц рассказал — это их меньшой, мы с ним играли вместе. Он рассказал мне, что моя мама пришла как-то вечером, когда они все сидели в гостиной, и сказала хозяину, что у нее к нему дело есть. Он встал, пошел ей навстречу, спросил, что за беда приключилась (она у них старшей кухаркой была, очень они ее ценили), а она сказала только: «Банки». — «Что там еще с Банки?» — спросил он. «Ничего, — говорит она. — Отсылайте его, если вам меня не жалко. Мне тогда и двух месяцев не прожить. Потому что у меня сердце в груди высохнет». Ни одному негру, кроме мамы, такого не спустили бы — высекли б непременно, — хотя хозяин был человек хороший. Но Зак рассказывал мне, что его папа сказал: «Иди домой, Джулия, и спи спокойно», и она поняла, что ее взяла. Поэтому мне пришлось выплачивать два долга — маме и хозяину; и я их выплачивал все годы, пока воля не вышла: хороший кузнец из меня получился. До сих пор во какой сильный! И одно я усвоил твердо — держи свое черное сердце в узде, не то худо будет. Не хочу сказать, чтобы я в мерина какого превратился, — для этого вокруг слишком много кобылиц паслось и они со мной во как заигрывали, — только я скажу вам правду, белый человек: от природы, что ни говори, никуда не денешься, но года два-три я с ними попутался и понял, что не такая уж это сласть, как рассказывают. Можно это дело за деньги иметь, можно с него зарабатывать, а то и запросто живешь, и все равно ни от какой беды оно тебя не спасет, — будь то хоть прыщ на твоей черной заднице.