Земная оболочка - [245]

Именно так преломилось в этой созданной им без посторонней помощи картине то, что явила ему земля этим утром — кусочек ее оболочки, ослепительно прекрасной, покрытой глазурью покоя, призывающей людей сначала полюбоваться ее красотой, а потом уж доискиваться смысла. (Это-то он понимал, понимал уже не первый день, только ни за что не сумел бы выразить словами.)

Труднее всего, как и прежде, было с деревьями — не стволы, рисовать которые было не сложнее, чем человеческие ноги, и назначение которых было ясно — а листва, висячие сады, ярус за ярусом. Листва получилась у него плохо. Скалы, склон противоположной горы, очертания спины и головы Элис, ее широкополая шляпа — все это не противоречило действительности, — его ответный подарок вселенной. Мирное подобие мирного пейзажа, попавшего в поле зрения. Обещание или надежда на то, что еще долгие годы можно рассчитывать на такого рода обмен при общности цели — покое и бережном отношении друг к другу.

Элис шевельнулась, потянулась, но в его сторону не посмотрела. — Ну, теперь хочешь показать мне?

Хатч снова посмотрел на свой рисунок. Листва была из рук вон плоха. — Нет еще, — сказал он.

Она снова взялась за работу.

А если вообще не игнорировать — вообразить, что сейчас осень (такие хорошие дни бывают иногда и в середине ноября), нарисовать стволы и несколько голых веток. Он взялся было за свою новую резинку. Будь он сейчас на веранде в Фонтейне, тетя Рина, наверное, сказала бы: «Постой!» Так она сказала, когда он, взяв новые карандаши и этюдник на следующий день после дня своего рождения, уселся рисовать садовые деревья, старый жернов, посаженные ею придорожные кусты. Сначала он набросал только контуры, затем начал класть тени. Она сидела у него за спиной, чуть поодаль, и минут двадцать молча наблюдала. Он заставил себя не замечать ее, и все шло гладко до той минуты, как его большой палец двинулся по бумаге, кладя первую тень. Тогда она решительно качнулась вперед и сказала: «Хочешь знать, о чем я думаю? Весь мир следит за тем, что ты сейчас собираешься испортить». Он поднял на нее глаза. «Быть того не может. Не так уж я хорош», — а Рина сказала: «Дело не в тебе, а в тайнах мироздания. Весь род человеческий, затаив дыхание, ждет, чтобы ему открылись эти тайны. Тебе только что удалось прекрасно воспроизвести на бумаге их подобие, и вот теперь ты хочешь все погубить». Хатч сказал: «Это всего лишь наш двор», но перестал рисовать и сидел, не касаясь бумаги, не спрашивая ее ни о чем, и в конце концов она встала и ушла в дом.

В общем, деревья он пощадил. Решил подождать, пока ему не дадутся хотя бы листья. Сперва нужно научиться видеть отдельный зеленый лист в неподвижном состоянии, а потом и темные отягощенные ветви, что-то прячущие в своем замысловатом переплетении, непрестанном движении. Может, добрую весть (о том, что под земной оболочкой таится отзывчивость и любящее, нежное сердце, пусть даже на время уснувшее: великан в пещере, которому грезятся были вселенной, сказочный сон, затянувшийся на всю его долгую ночь), а может, весть худую — о том, что нарядная зелень маскирует царящие повсюду ненависть и злобу (ведь может же обаятельная внешность — как у Роба, например, — быть всего лишь глумящейся маской дьявола, который видит людей насквозь и вертит ими, как хочет). И Хатчу казалось — сейчас, во всяком случае, — что если суждено ему постичь эту тайну, то это возможно только здесь. Здесь вход. И ждать нужно здесь.

Но ведь не оставаться же ему одному. Делла никуда не уедет, она уже предложила. Им придется и впредь сдавать комнаты жильцам. Делла и Фитц могли бы взять это на себя, а может, Грейнджер отзовется на его письмо, приедет сюда и захочет остаться? Только бы не начал он ссориться с Деллой — вот уж было бы некстати. Хатч понимал, что не сам придумал все это, что заимствовал свою мечту у Элис — не у Роба, и, уж конечно, не у Рейчел, — но он ощущал в душе покой, настоящий покой, обещанный ему Элис. Она не солгала. А ведь все лгали. Он посмотрел вниз.

— Мисс Метьюз, — спросил он, — а Рейчел понравилось бы тут?

— Ты хочешь сказать — с нами? — Она повернулась к нему.

— Да.

— Пожалуй, что нет. — Она подумала немного и прибавила: — Нет, определенно нет.

— Вам здесь было хорошо?

— Сегодня утром? Мне до сих пор хорошо. — Она по-прежнему не смотрела на него.

— Вы преподаете в Роаноке?

— Да. Учебный год начинается шестого сентября.

— Так побудьте здесь до тех пор.

Элис посмотрела на небо. — Боюсь, как бы мне не промокнуть.

Хатч рассмеялся, но потом сказал: — Я серьезно.

— И я благодарю тебя, — ответила она.

— Взгляните, пожалуйста, — сказал он.

Элис медленно повернула голову. Солнце освещало его сзади, но все, что досталось ему от Рейчел, было на виду — ее волосы, ее глаза и затаившаяся в их глубине жажда радостей телесных и духовных. Она заслонилась рукой от солнца и еще отчетливей увидела его — высокий, голенастый мальчик с выражением лица не по возрасту детским. У нее мелькнула мысль, что она могла бы остаться здесь с ним навсегда. Он ведь попросил. Если решать, то сейчас. Другого случая не представится. Награда приходит, когда ее меньше всего ждешь, причем такая, о какой и не мечтаешь. Она готова была сказать: «Хорошо!» Но Хатч уже не смотрел на нее.