Земляки по разуму - [177]

— На то они и старейшины, — отрубил Саньковский, решив, что не гоже ему цацкаться с молодняком, который, образно говоря, ни уха ни рыла в проблеме. — Иначе нам с Длинным придется остаться у вас навсегда. И вы вымрете с голоду, потому как он никому рыбу есть не даст, правда, Длинненький?

— Да я! Держите меня трое! — Длинный поднялся во весь свой рост и скорчил страшную рожу, от которой наверняка бы шарахнулась прочь какая-нибудь карликовая акула.

Фасилияс прочирикал что-то свое дернувшимся было в стороны сородичам и все осьминоги дружно издали серию звуков, где угадывался неземная, а посему еще более обидная насмешка. Было понятно, что ультиматум прозвучал вхолостую.

Это сообразил даже Длинный и тут же сделал обидный для друга вывод:

— Вот! Понял, даже они рыбок не едят!!! — он повернулся к Фасилиясу. — Дай же я тебя обниму, брат во разуме!

Фасилияс с готовностью прыгнул в его объятия и межпланетному инциденту, грозившему перейти в фазу полного непонимания, был положен конец.

Вальяжно повиснув на Длинном, словно гиббон на пальме, Фасилияс обернулся к Саньковскому и остальным сородичам:

— Я так понимаю, что пока мы вас не свезем к старейшинам, вы нам экскурсию на Землю не устроите, так?

— Вроде того, — кивнул Семен, невольно улыбаясь противоестественному единению разумной жизни и Длинного.

— Тогда я предлагаю подсоединить генераторы корабля к нашему аппарату, и тогда мощности должно хватить на возвращение на нашу планету.

— Если нас снова не занесет к тхариузоку на кулички, — каркнул его сородич-пессимист.

— Не разводи панихиду, — прикрякнул на него Тохиониус. — Обратно пойдем по пробитому каналу.

***

Сквозь пелену осознания ужасного факта, что у него не осталось наследника, пусть и такого, которого опасается вся планета, а, может быть, именно благодаря этому еще более страшного в своей реальности события, Тохиониус смотрел, как тает последний дымок над руинами лаборатории. Ему с тоской вспоминались разные случаи из их совместной жизни, которые в свое время его жутко бесили, а теперь, сквозь призму смерти отпрыска, казались сердцещипательными и умилительными. Сентиментальный в глубине души, как и все его сородичи, Тохионис раскинул в стороны щупальца, практически превратившиеся в отбивные, и истошно закряхтел. Словно в ответ ему в воздухе повис вибрирующий свист, а затем среди руин, где, казалось бы, все, что могло, уже давно взорвалось, шарахнула огненная вспышка.

Инстинкт самосохранения отбросил Тохиониуса назад, но свойственное ему любопытство и болящие щупальца не дали далеко убежать. И он стал единственным свидетелем материализации диковинного аппарата, словно пережеванного и выплюнутого Пространством, для преодоления которого он был предназначен.

Так во всяком случае подумалось Тохиониусу, знавшему, что такое праведный гнев, когда невиданная конструкция покатилась прямо на него, гремя изломанными сочленениями и сшибая все на своем пути. Он было отчаянно пополз назад, но потом передумал, решив, что негоже бежать от судьбы, тем более, что смерть под обломками аппарата, убившего единственное чадо, будет более чем знаковой.

Собрав всю волю в клубок щупалец, Тохиониус приготовился к переселению в мир иной, но реальность снова оскалилась перед ним издевательской улыбкой. А как же иначе можно было расценить тот факт, что прямо перед его клювом упала крышка люка и оттуда кувырком вылетели два абсолютно человекообразных тела?..

Прошло несколько секунд, прежде чем до сознания Тохиониуса дошло, что перед ним распростерлись Саньковский и Михалыч. И еще несколько мгновений ему потребовалось, чтобы понять — с ними что-то очень и очень не то. Приблизившись, он в подробностях рассмотрел метаморфозы, произошедшие с телами давних знакомцев, которые были явно несовместимы с жизнью…

И все же он осторожно дотронулся до тела Саньковского. И съежился от ужаса, когда не почувствовал там жизни, а оно равномерно заколыхалось в ответ, словно все его кости и мышцы превратились в желе. К Михалычу, чей разбухший таз и вдавленная грудная клетка толщиной не более щупальца тоже о наличии в организме хотя бы проблеска жизни не говорили, Тохиониус не рискнул даже приблизиться. Вместо этого он просто оцепенел надгробным памятником хоть и чрезмерно агрессивным, но все отважным землянам, которых постиг такой ужасный конец.

И стоял так, пока позади не послышались голоса тех, чьи отпрыски ушли в мир иной вместе с несчастным Фасилиясом.

— …а ведь я воспитал своего не только в духе самокритицизма, но и скептического отношения к реальности. Как он мог даже прислушаться к бредовым идеям этого нигилиста?..

— И мой тоже рос в кондовых традициях…

— Доведется, видать, нам заводить еще по одному…

Слова тех, кто не пережил со своими чадами столько приключений, как он со своим дитем, больно царапнули душу Тохиониуса. Он резко обернулся в сторону сородичей и практически злобно прогавкал:

— Они отдали свои жизни во имя прогресса!

Осьминоги шарахнулись от него, как от чумного.

***

Когда все проморгались после вспышки, кувалдой ударившей по глазам, первым, кто сообразил, что произошло, оказался Фасилияс. Он и открыл клюв, насколько позволяли его размеры: