Земляк Ломоносова - [49]

– Домишко-то у брата не ахти какой, – сказал самый старый из них, седобородый и согнутый Яков Шубной, засовывая рукавицы за кушак. – На снос домишко-то просится. Я-то думал, что у него нивесть какие хоромы! Однако, мужики, его ли это дом-то? Гляньте получше. Почитайте на дощечке, у меня на дальность в глазах рябит.

Васюк Редькин, опираясь на кнутовище, подошел поближе к воротам и прочел надпись:

Пятая линия. Сей дом № 176 принадлежит

господину надворному советнику и академику

Федоту Ивановичу Шубину.

– Все правильно, только в фамилии ошибка, – заметил один из мужиков.

– Никакой ошибки, – пояснил Яков, – по-деревенски, по-нашенски – Шубной, а по-питерски, по-господски – Шубин. Ну, привязывайте лошадей к забору.

Федот Иванович был искренне обрадован приездом гостей из далекой Денисовки. После долгих лет разлуки расспросам, разговорам не предвиделось конца. Приветливо Вера Филипповна угощала гостей чем могла. Дети молчаливо жались в углы и глазели на бородатых кряжистых и говорливых мужиков. Впервые в жизни поморы пили вино из прозрачных рюмок и неловко подхватывали вилками куски жареной рыбы и говядины. У себя дома они привыкли пить и есть из посуды деревянной или глиняной и вместо вилок служили им пальцы.

Степенно, не перебивая друг друга, поморы рассказывали о своих делах, о том, как ловится нынче семга в Двине, кто погиб на морских промыслах, кто разбогател, кто по миру пошел и кто пострадал по божьей милости – от пожара.

Яков Шубной, после того как изрядно выпил и закусил, расхвастался, что он хоть и стар стал и согнулся от трудов, как береста от жары, однако косторезное дело из рук его не валится.

– Помнишь, братец, как мы с тобой собирались родословие царей вырезать из кости?

– Как не помнить, мне еще от протопопа неприятность была: в Холмогорах допрос учинили.

– Так вот, – продолжал Яков, – три года про между всяких дел я трудился и родословие вырезал. Из Москвы, из Оружейной Палаты, благодарение за труд получил. Без наук, своим умом дошел! А теперь ты нам, Федот Иванович, поведай, чему ты обучился. Знать желаем, что выходит из рук твоих благодаря преуспеянию в науках?

Одевшись, гости в сопровождении Федота вышли на двор и направились по протоптанной на снегу тропинке в мастерскую. Здесь были нагромождены бочки с гипсом и глиной, валялся щебень и куски белого мрамора. Вдоль одной стены, на широком верстаке, лежали несложные инструменты. По углам торчали скелеты каркасов; некоторые из них были облеплены глиной и ожидали, когда прикоснется к ним рука мастера.

Шубин показал гостям две готовые фигуры – мраморную – князя Зубова и гипсовую – Ломоносова.

– Вот видите, какие штуки я делаю, – сказал он, обращаясь к землякам. – Раньше, как и вы, орудовал клепикоми, втиральниками, стамесочками над плашками моржовой и мамонтовой кости. А теперь вот по мрамору работаю. Поглядите-ка на эти два бюста и скажите мне по-мужицки, прямо, что вы замечаете в фигурах этих? Мне крайне любопытно знать, как и что будет говорить простой народ о моих творениях…

Все помолчали. Потом один из холмогорских косторезов проговорил, восторженно поглядывая на бюсты:

– Не легкое дело из камня вытесать, да так гладко. Большая сноровка надобна да и инструмент крепкий, подходящий.

Васюк Редькин, посмотрев на гипсовую фигуру, спросил:

– А этот без парика обличием весь в Ломоносова, случаем он, наверное, и есть?

– Да, это Ломоносов, – ответил Шубин, – в таком виде и в этом возрасте он изображен впервые. Значит похож, если земляки его узнают!

– Еще бы!.. Покойного мудреца нашего я в жизни не раз видел и разговаривал с ним вот как сейчас с тобой. Смотрите, лоб-то у него какой! А лицо? Холмогорское и будто усмехается нам. Узнал он, ребята, своих соседей, узнал!..

Подойдя чуть ближе к бюсту, Редькин вдруг снял с головы треух и низко поклонился:

– Здравствуй, дорогой соседушко, здорово, Михайло Васильевич!

И враз все остальные поморы обнажили головы и поклонились бюсту. Шубин отвернулся, смахнул незаметно с глаз навернувшиеся слезинки и взволнованно сказал:

– Мне скоро шесть десятков стукнет, а справедливее его я в жизни еще никого не встречал.

– Ты бы, Федот Иванович, сводил нас на могилу к земляку, – попросил Яков.

– Обязательно надо! – поддержали его соседи.

– Ладно, лошади у вас свои, съездим.

– Далеко отсель?

– Нет, до вечера успеем домой вернуться.

Яков, продолжая рассматривать бюст, говорил:

– Хорошо помню его. Мне было годков шесть, а он постарше меня на девять. Бывало коров пасет, а сам сидит под елочкой на горушке и книгу читает… А тут из камня совсем другой. По лицу видно, довольный такой, жизнь не худо прожил и на душе ни одного грязного пятнышка…

– О добром человеке и память такая. Сделано на славу, Федот Иванович, золотыми руками сделано, – похвалили мужики и повернулись к блестящему мраморному бюсту князя Зубова, красавца средних лет, напыщенного, с приподнятой головой.

– У-у! Какой щеголь! – сорвалось с языка у Якова Шубного.

– Этот, поди-ко, не знает, на чем и хлеб растет? – вопросительно добавил Редькин.

– Где ему знать, у такого отродясь черной крошки во рту не бывало!