Земляк Ломоносова - [32]

Горохов долго молча таращил удивленные глаза на незнакомого ему скульптора, потом признался:

– Правда-то правда, но только правда твоя очень едка. Одно скажу – не плохой бы из тебя приказчик вышел, а потом, может, и купец.

– Благодарю, я лучше буду «молоточком по камушку постукивать». У наших холмогорских спина не гнется и язык не повернется ради обмана. В приказчики, в полотеры да в лакеи лучше грязовчан и ярославцев вам не найти…

Шубин снова взялся за резец. Купец, не ожидавший такого прямого и дерзкого разговора, поднялся с места.

Спесь с него была сбита. Он подошел вплотную к скульптору, похлопал его по плечу и сказал вежливым тоном, словно бы прося прощения:

– Милостивый государь, как вас, Федул Иванович, мы с вами разговор не кончили. Возьмитесь с меня фигуру смастерить, хоть из белого, хоть из красного камня. Против царицы Екатерины втридорога заплачу…

– То-то вот, – усмехнулся Шубин. – А я все-таки не буду на вас время тратить.

– Почему?! – уже повысив голос, возмутился Горохов.

Шубин спокойно ответил:

– Да потому, что именитость ваша и богатство к истории не имеют отношения, а что касаемо физиономии, то она весьма невыразительна и творческого вдохновения у меня не возбуждает. Обратитесь к другому мастеру, Гордееву, тот при Академии подвизается, возможно, он вас изобразит нагишом под Ахиллеса… Будьте здоровы…

Горохов понял, что человека с таким характером, как Шубин, рублем не прижмешь и не приголубишь. Он вышел на улицу не в духе, сел в карету, ткнул тростью в спину кучера и сказал сердито: – На Гороховую!..

Когда Шубин сделал бюст Екатерины и снова услышал похвальные речи о своей работе, он осмелел и решил свою близость ко двору императрицы использовать против недоброжелателей из Академии художеств. Он пришел в Совет Академии и сказал:

– Прошу прощения, господа советники, пастуха Эндимиона я не имею времени делать. Будьте добры экзаменовать меня на звание академика по имеющимся портретным работам, по бюстам, что сделаны для ее величества…

Так Шубин ответил на укоры, что он «простой портретный мастер». В Академии это поняли, и с его предложением молчаливо согласились, хотя многие навсегда затаили к нему зависть и злобу.

Пятнадцать месяцев Совет Академии решал, как не допустить Шубина в ряды избранных. Но диплом почетного академика Болоньи, растущая среди знатных персон слава талантливого скульптора вынудили петербургских академиков удостоить его звания академика.

Между Сенатом и Архангельской губернской канцелярией все еще продолжалась переписка о беглом черносошном крестьянине Шубном Федоте сыне Иванове. Но теперь придворного скульптора и дважды академика переписка эта уже отнюдь не беспокоила.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Веру Филипповну Кокоринову Шубин знал давно. В первые годы своего учения в Академии, когда в нижнем апартаменте была устроена выставка рисунков и жанровых статуэток, Федот подарил ей статуэтку «Валдайка с баранками».

С той поры прошло более десяти лет. Шубин успешно завершил художественное образование. Знатные вельможи при дворе Екатерины наперебой заказывали Шубину мраморные бюсты и барельефы. Работа над бюстами князя Голицына и самой Екатерины окончательно закрепила за ним славу лучшего русского скульптора.

Будучи скромным и немолодым холостяком (ему было уже за тридцать), Шубин не предавался бурным увеселениям. Среди распущенного придворного общества он выгодно отличался своей привлекательной внешностью и крепким поморским здоровьем. Его стали приглашать на балы, на обеды, на маскарады, куда собирался цвет петербургского общества. Дамы устремляли на него свои лорнеты, втихомолку осуждали его за неумение быть галантным в их обществе. Некоторые из них не отказались бы связать судьбу своих дочерей с этим красивым молодцом, но вся беда была в том, что для них Шубин был Федот, да не тот. Вот если бы ему дворянское титло да тысченок десять крепостных душ и свой особняк в Петербурге – тогда бы разговор был другой. Известный Шувалов, именитые Строгановы, Голицыны, Орловы, горные промышленники Демидовы и многие другие придворные господа, архитектор Кокоринов не чуждались знакомства с Шубиным. В близких приятельских отношениях он был с художниками-портретистами Левицким и Аргуновым и с архитектором Старовым, свояком Кокоринова.

Обольщенный славой и успехами в обществе, Шубин стал тщеславнее и, случалось, с удовлетворением говорил кому-нибудь из своих приятелей: А я, братец ты мой, был зван к его сиятельству на обед из тридцати блюд. Встретил там многих благородных персон…

В это время возобновилось более близкое знакомство Шубина с Верой Филипповной Кокориновой. Ей было двадцать два года. Держалась она просто, не гордо, не заносчиво. В будни одевалась без крикливости, в праздники – от моды не отставала. Когда случалось ей ехать на бал в Эрмитаж или на представление в театр, она хоть и без особого удовольствия, но в течение нескольких часов до выезда занималась своим туалетом. В гардеробе красного дерева у ней висели платья, шитые по французской моде. Они были различного цвета, и цвета их носили модные названия: «заглушенного вздоха», «совершенной невинности», «сладкой улыбки», «нескромной жалобы», были и другие цвета, соответствующие моменту и настроению. Выбрав подходящее платье, Вера Филипповна отдавала его прислуге утюжить, а сама тем временем делала модную прическу: поднимала волосы на четверть аршина над головой, подпирала страусовыми перьями – такая прическа называлась «а ля Шарлотта». Затем она пудрила свое пухленькое, со вздернутым носиком лицо, подводила сурьмой русые брови.