Земля зеленая - [25]

Тут же в кучу свалены обломки кирпичей, куски старых досок, колья и жерди. Из землянки вышли братья Лупаты, своим видом оправдывавшие собственную фамилию.[17]

Карл вытирал ладонью длинную редкую бороденку, — по всему видно, что он только что отобедал. Иоргис повернул в сторону проезжающих свое жирное улыбающееся лицо. Но Ванаг, даже не взглянув, проехал мимо. Терпеть не мог этих тряпичников.

— Всю дорогу облепили, как зараза, — ворчал он. — Скоро ночью на станцию побоишься ехать. Нашлись садоводы! Целую пурвиету хорошей земли изгадили. Сколько ржи можно снять с такого куска земли!

О, этих не учи! — восторгался Прейман. — Увидите, какой сад у них будет через пять лет! На одежу нечего смотреть, это больше от скупости, чем от нужды.

Многое он мог бы порассказать об этих двух чудаках. Два старых холостяка держатся вместе, как близнецы. Иоргис хозяйничает дома, стряпает, чинит, за год даже до переезда ни разу не дошел. Перепадет, бывало, им кусочек мяса, один предлагает другому: «Ешь, Карл, мне что-то не хочется». — «Нет, ешь ты, Иоргис, у тебя работа тяжелее». И кусок мяса остается до следующего раза. Много смешного про них рассказывали люди. Когда, случалось, им нечего было есть, они будто бы подвешивали на веревочке хвост селедки и бросали в него вареной картошкой. Ту, что попадет, — съедали, а на селедку только посматривали. У Карла — свое занятие. Летом собирал землянику, ссыпал в бумажные кульки и в корзинке носил на станцию продавать пассажирам. По три копейки, по пять за малую горсточку, — сколько денег он так набирал!.. А осенью и зимой — яблоки. У каждого хозяина здесь был сад, больше или меньше, а яблоки куда денешь — разве только дети да свиньи съедят, либо куры склюют на земле. Карл Лупат обходил дворы с мешком, кто же не насыплет — один даром, другой копеек за десять — белых, мягких, мелких сахарных яблок! Карл охотно брал и твердые зимовки, сухие и кислые, что оскомину набивали и потому всегда сгнивали в траве. Всю зиму он хранил их в своем погребке, а на троицу продавал по копейке штука.

Так трещал шорник вплоть до облаженной деревьями дороги в усадьбу Гаранчи. Молодые клены с маленькими, еще буроватыми, листочками, выстроились в два стройных ряда. Сама дорога в тени за деревьями — сплошная разъезженная грязь. Одинокий ясень, стоявший около усадебной дороги, только что распускался, и из набухших зеленых почек пробивались зубчатые чешуйки. Ванаг кивнул головой.

— Помню, когда этот ясень был не толще большого пальца, а теперь посмотри какой!

— Можно на полозья для дровней срубить, — подтвердил Прейман.

Гаранчский Круминь, один из первых дивайских владельцев, был большим любителем деревьев. Поле за усадебной дорогой он отгородил от большака и владений Рийниека живой изгородью из елочек, которые теперь выросли в человеческий рост. Жилой дом Круминя стоял довольно далеко от дороги, в низине, на берегу реки. В крыше, покрытой дранкой, — новое белое окно; это хозяин отстроил на чердаке комнату для сына. Шорник начал рассказывать об этой комнате, о сыне Гаранча — Мартыне, который не пил и не курил, но зато был охоч до девок. Бривинь не слушал. У дороги на земле Рийниека он увидел большую ГРУДУ бревен, которые распиливали четыре бородатых рабочих-латгальца. За рекою у Лиеларской дороги, около кустарника Гравиевых холмов, свалена другая куча строительных материалов и камня. Там же блестел целый ворох теса.

— Строится, сатана!

Но как знать, не шляется ли он сам где-нибудь тут, за елочками. Хозяин он из рук вон плохой, и все же случалось, что с похмелья, получив взбучку от жены, иногда выбегал в поле.

Ванаг натянул вожжи и пустил лошадь во всю прыть.

Вдруг, легок на помине, за елочками Гаранчей показался Рийниек. Сеяли лен. Работник Тетер на двух лошадях боронил низину, старший батрак Букис шел с лукошком, а хозяин намечал посевные борозды. Низкий и плечистый, в белой рубашке, брюки заправлены в чулки, на ногах опорки. Лицо гладко выбрито, большую голову вдвое увеличивал огромный сноп пепельных курчавых волос. Шляпа на них казалась кое-как прилепленной яичной скорлупой. За спиной Рийниек тянул зажатый в руке пук соломы, оставляя позади прямой ряд соломинок.

Он даже головы не повернул в сторону проезжающих. Но в его как бы обрубленном плоском подбородке, в прямой спине и во всем стане чувствовалось столько самоуверенности и такое презрение к тому, кто ехал мимо, что владелец Бривиней не выдержал и, подтолкнув Преймана, сказал громко, чтобы и на поле было слышно:

— Смотри, Волосач тянет кишки по полю!

Вот теперь пришло время для «большого» смеха Преймана. Но смеяться в глаза волостному старшине — нет, этого нельзя от него требовать. Он прихлопнул рот ладонью и затряс плечами, чтобы Ванаг почувствовал, как смеется он над его великолепной шуткой.

Нет, Рийниек ничего не слышал, но кудлатая голова его повернулась в другую сторону — к Букису, и ездоки отчетливо могли расслышать, даже чересчур отчетливо:

— Посмотри! Бородач везет из Клидзини кулек с крупой!

Букис прямо-таки заржал, Тетер вторил ему, хотя и несколько сдержаннее. Кобыла, очевидно, убежденная в том, что хозяину необходимо сказать соседу несколько умных слов, вдруг приостановилась и пошла мелким шагом. Но неожиданно ее бока ощутили два жгучих удара, которые заставили ее вытянуться. Она понеслась вскачь по пригорку Рийниека и четвертый раз за день перебежала Диваю.