Земля вращается со скрипом - [20]

Я рассказал эпизод. Таких эпизодов была тьма. Однажды мы даже поехали, чтобы я поджег отцу дверь.

— Поджег? — спросила мама.

— Поджег! — ответил я. — Запылала за милую душу. Мать осталась довольной. Любовь…

Что для меня после этого сыграть, например, Меркуцио? Помните? «Чума возьми семейства ваши оба!» Детский лепет!

Чтобы мама не выгнала щенка, я сымитировал эпилепсию.

Актерским мастерством я зарабатываю деньги. И получаю удовольствие. Потому что даже выкладываясь — не чувствую особого труда.

Другое дело — литература. Я потею, злюсь и тружусь над каждой строчкой. И не бываю доволен… Не был доволен ни одной опубликованной вещью…

Ну и что? Мне, как и красному горлопану, «и рубля не накопили строчки».

Да, я актер — потому что за это мне платят деньги. Но я писатель — потому что за это мне почти не платят. И я вспоминаю отца своей девушки, полковника, который спросил:

— Чем занимаешься?

— Да так, — замямлил я. — В театральной студии учусь, пишу стихи и прозу… На гитаре играю…

— Понятно, — сказал он. — Еще один бездельник.

Я бездельник, дамы и господа. Я не хочу работать. Я, как и основная часть населения Земли, хочу получать удовольствие, и чтобы за это еще и деньги платили.

На том и стою.

Глава третья Великий Дуче

Нельенов любит говорить о том, что он теперь совершенно другой, чем был раньше. Это неправда. Люди не меняются. Как сказал уже классик: «Человек неизменен, словно формула воды Н₂О».

Никаких перемен, кроме внешних, я в Дуче не замечаю. В профессиональном смысле — да. Он стал смелее, опытней… Но как человек — повторяю — никаких особых перемен.

Он все такой же.

Любимая тема для разговора в часы досуга — «Какой бы спектакль я поставил, если б у меня было больше свободного времени».

— Представь себе, — мечтает он. — Ты в роли Гамлета. Танелюк — Полоний. Волошук — Клавдий. Котя, естественно, Гертруда, а Офелия…

— Ну понятно.

— Да, Карманцева. Играем в черно-белых тонах. Во всем — эклектика. Костюмы в основном из разных эпох, но какие-то элементы одежды современные. Ну там, твой кожаный пиджак… Часы наручные… Гильдестерна и Розенкранца сыграет Арестович. Эдакий Гильдестерно-Розенкранц в эсэсовской форме. Призрака отца не будет. Это галлюцинация Гамлета. Он его спрашивает и слушает ответ, а на сцене никого, кроме тебя, нет. И тишина. Но ты с ним общаешься, реагируешь… А все монологи, обращенные к Горацио, ты наговариваешь на диктофон. Это отчет. Или дневник. Или звуковое письмо. Ч-черт! А какое у меня решение для могильщиков. Их сыграет кто-нибудь из новичков. Вынесем на сцену ящик с песком, и они с такими детскими лопатками. А когда Гамлет умирает: «Дальше — тишина»… Выхожу я в белоснежном камзоле и говорю: «Возьмите прочь тела. Подобный вид пристоен в поле, здесь он тяготит». Ну как?

Я смотрю на его одухотворенное лицо: щеки горят, глаза светятся…

Он не будет ставить этот спектакль. В своем воображении он его уже поставил. Поставил и разыграл. И вышло хорошо. А собирать актеров, вдохновлять, читать и разбирать текст, репетировать… Это так утомительно и скучно.

— Супер, — говорю. — Когда приступим? Свет в его глазах меркнет.

— Не сейчас. После Нового года. В мае. Он все такой же.

Ему все так же катастрофически не хватает времени. Котя его просит:

— Анатолич, посмотри налгу с Полиной сцену. Там что-то не клеится, чего-то не хватает. Нужна твоя помощь… Какое-то неожиданное решение… Посмотришь?

— Котя, когда? — с упреком восклицает он. — У меня ни секунды свободного времени! Мне помастурбировать некогда! Давай завтра.

И тут же отводит меня в сторону и говорит:

— Леня, а что если мы поставим «Чайку»? Ты — Тригорин, Бурлака — Треплев. Танелюк отлично сыграет доктора. Котя, естественно, Аркадина, а Заречную сыграет…

— Ну понятно.

— Да, Карманцева. Играем трагикомично. «Гениальное рождается на стыке жанров»…

Он все такой же.

Главное он откладывает на завтра. А завтра спектакль. Нельенов нервничает, психует, кричит… Судорожно доделывает во время прогона то, что можно было сделать вчера… но не было времени.

А в фойе уже зритель…

— Ничего не готово, — сокрушается он. — Ладно, будь что будет… Запускайте зрителя…

Он нервничает и расстраивается перед каждым спектаклем. Даже если тот игрался сотню раз. Он всегда найдет причину для нервов и расстройства. Он не может без этого.

— На улице ливень, — ноет он. — Половина зрителей точно не придет. Да и пробки на дорогах. Начнут входить на середине спектакля. АТанелюка опять не будет слышно. Карманцева будет суетиться, Бурлака — пошлить и кривляться…

В эти минуты на Дуче жалко смотреть. Плечи сутулятся. На одутловатом лице мышцы расслабляются и щеки висят, как старушечьи сиськи. И он похож на старого голодного бульдога.

Но ливень и дорожные пробки не играют никакой роли. Зал наполняется публикой. Танелюка слышно. Карманцева играет как обычно. Бурлака кривляется в меру. Овации. Цветы. Актеры трижды выходят на поклоны. Вызывают Нелье-нова. И он выбегает на сцену помолодевший, высокий, подтянутый… Его полные губы расплываются в неуверенной скромной улыбке…

— Я ж говорил, — заявляет он сразу после поклонов, — что все будет хорошо! Сами-то удовольствие получили?