Земля вечной войны - [31]

В конце улочки обнаружились высокие железные ворота, и номер на них. Нужный номер. А за воротами — дом. Нина, едва на него взглянув, повернулась и пошла назад.

Наблюдать за этим домом было невозможно. Неоткуда. Даже если из машины — ее тут негде поставить. На любой здешней улочке оставленная машина — пробка, внимание, скандал. Машины здесь загоняли за ворота, во дворы — глухие, огороженные высокими дувалами, непросматриваемые. Торчать чужому, европейцу, на такой улице — нонсенс. Нина даже не стала материться. Не было уже сил. На обратном пути она присмотрела гостиницу, — старое, массивное здание с внутренним двориком, похожее на средневековое медресе (и вправду оказавшееся медресе, отданное прежним хозяевам в начале девяностых, но в девяносто шестом, на волне начавшейся борьбы с фундаментализмом, возвращенное гостиничному ведомству). После поймала такси и поехала назад, в Фергану, в «Зиёрат».

Павел лежал на спине, почти в той же позе, в какой она оставила его утром. В комнате кисло пахло потом, рвотой и пролитым спиртным. Пустая бутылка из-под коньяка стояла на тумбочке. Нина поставила сумку, подбежала к кровати. Нет, он дышал. Неровно, тяжело. Но дышал. Она приложила руку к его лбу. Горячий. И сухой.

— Привет. Ты как съездила? — спросил он хрипло.

— Я нашла, — ответила она. — Но там… в общем, ничего нельзя поделать. Разве штурмом брать.

— Стены?

— Да, глухие, как обычно здесь. Ворота — гофрированная жесть. Дом низкий, одноэтажный. Двор просторный, даже очень.

— С соседними дворами изгородь? Обычно здесь дувалы только снаружи.

— Не видела. Но, скорее всего, там тоже глухо. С их-то ремеслом оставлять дырки в заборе.

— Дело дрянь.

— Как ты? — спросила Нина. — Ты весь… будто тебя неделю не кормили.

— Я в порядке.

— Я тебе тут поесть принесла. Лепешки, сыр местный, мед, французская тушенка, лапша. Я чай сейчас поставлю, бутерброды сооружу. Я виски купила. «Баллантайн».

— Виски — это хорошо, — Павел вымученно улыбнулся. — Если б ты гранатомет купила, вообще было б замечательно. Ты на следы перед воротами обратила внимание?

— Конечно, — сказала Нина, пытаясь открыть банку с тушенкой.

— Они свежие были? И какие? Какого размера?

— Всякие. При занятиях этого Ибрагима посещать его должны часто. Стой, там были легковые в основном, но были и от грузовых. Точно, был протектор, похожий на 66-й ГАЗ.

— Молодец. Налей мне. Хорошо. Ты говорила, улица узкая?

— Узкая. Там две легковушки не разъедутся. И утыкается в этот дом. Дальше только для пешеходов. Там арык, мостик через него.

— Ага, — сказал Павел. — Я весь внимание. И на этой улочке больше ворот нет. Скажи мне, что их нет.

— Наверное… да, точно нет. Длинная средневековая кишка в дувалах. Да там и не развернешься, пока на площадь не выедешь.

— Площадь? Там есть площадь? Есть там что-нибудь на площади, ну, такое?

— Какое?

— Ну, старое, типа мечети?

— Есть что-то полуразвалившееся, пара деревьев растет, колонка. Вроде все.

— Нам достаточно. Ты, говоришь, художница?

— Да я уже лет десять ничего не рисовала.

— Неважно. Завтра ты покупаешь, чего там для вашего ремесла нужно, и мы с тобой прилежно рисуем это самое полуразвалившееся — до тех пор, пока не откроются ворота, чтобы впустить или выпустить какую-нибудь машину.

Три часа рисования Павел едва выдержал. Было жарко, но его колотил озноб. Таблеток он съел полную упаковку, но помогло не очень. Зато схватило желудок. Коротая время, Павел качался на складном стуле и отсчитывал скрипы, как отсчитывают оставшиеся до конца крутого подъема шаги. Он насчитал сотни три, пока Нина не попросила прекратить — мешал сосредоточиться. Павел удивился, ведь не что-нибудь важное, просто делала вид, не выставлять же, в самом деле, собралась, но Нина попросила заткнуться, заняться фотографированием или онанизмом, — Павел хотел возмутиться, но смолчал, — или чертить в пыли прутиком, или считать листья на ближайшем дереве, но — тихо, ради бога, тихо. Хорошо. Он принялся ее рассматривать: как она смотрит, закусив губу, потом наносит штрих, как сперва она нарочито медлила, — это было заметно и неискушенному, а потом перестала медлить. Работа при этом почти не ускорилась, но было видно, что именно так и сейчас нужно класть штрих, и именно в нужном месте, а быстрее бы не вышло, или вышло бы хуже. Павлу даже стало интересно. А потом сверху, из улочки, на площадь выполз ГАЗ-66.

Водитель оказался круглым дураком. Он ехал один и едва не сбил стоящую посреди улицы Нину. Выскочил, начал размахивать руками, кричать, а за ремнем джинсов на его спине оказался «макаров». Наверное, водитель думал, так близко от дома с ним не может случиться ничего страшного. После он пытался притвориться, что совсем не понимает русского языка, но Нина ткнула ему пальцем чуть пониже глаза, он взвизгнул и вдруг стал все очень хорошо понимать. Они выехали за город, свернули с дороги, и водитель очень быстро, взахлеб, вывалил все, — еще до того, как ему начали ломать пальцы. Само собой, он знает, конечно, да, и возит, вот, и через границу, это просто, только не надо, у него же дети, у него трое дочерей, совсем маленькие, он никому ни про что не расскажет, он клянется, у него деньги есть, он заплатит, только не нужно снова, это очень больно, очень, да, и он не вздумает кричать, конечно, нет, это правда, истинная правда, возили, недавно повезли, одного, да, он еще удивился, да, он знает, куда повезли, а потом, нет, нет, не его это дело, он повторит, все в точности повторит, только не надо, он все слово в слово повторит.