Земля Тиан - [80]

В довершение всех бед, сегодня около полудня Ван чихнул, а это уже окончательно не предвещало ничего хорошего[52]. Перед г-ном Лю Ван чувствовал какой-то почти мистический ужас. Стоило ему только подумать о переходе на сторону европейцев и г-н Лю тотчас понял его, как будто видел насквозь. Свое, это даже не вполне окончательное намерение, Ван проявил только в любезном поклоне Тенишевскому, но этого было уже достаточно: г-н Лю видел этот поклон, оценил по достоинству и сказал многозначительную фразу: «Людей, у которых к трусости присоединяется подлость, по моему мнению, следует уничтожать». Правда, он говорил это по поводу поимки в соседней лавочке воришки, но у Вана было полное основание отнести эту фразу на свой счет.

Что касается европейцев, положение могло вынудить их выступить в любой момент, хотя и без особенной надежды на успех, но с весьма разрушительными результатами, и первой жертвой должен был стать, конечно, он, Ван Лоу Сю, как предполагаемый верный приспешник г-на Лю.

Такие безрадостные мысли в продолжение нескольких часов гоняли Вана взад-вперед по узким и грязным улицам города. Он сворачивал куда-то, стоял перед маленькой пагодкой-жертвенником, в которой тлели остатки бумажных денег, сожженных чьей-то благочестивой рукой, бессмысленно разглядывал скудную витрину ювелира, где под мутными стеклами были аккуратно разложены и развешаны серебряные браслеты, крошечные подвески-колокольчики, гладкие детские обручи, головные шпильки в виде цветочков, кружков и завитушек, стояла кем-то заказанная поздравительная дощечка-щиток с иероглифами.

На одном углу ему попался больной водянкой нищий с огромной безобразной ногой. Нога эта, вся покрытая язвами, возвышалась, как бревно, на груде грязного тряпья и была почти вдвое толще иссохшего туловища больного. Он выставлял свою ногу напоказ, громко плакал и просил подаяния. Шагах в пяти от него на коленях стояла женщина с ребенком — вдова бедняка. Возле нее на камнях мостовой чьей-то сердобольной рукой была написана мелом печальная история ее жизни и валялось несколько медных монет. Ван тоже бросил медяшку.

Он снова вспомнил свой вчерашний проект. Не попытаться ли донести местным властям? Но эту мысль Ван с ужасом отверг. Что могут сделать здешние власти, маленькие люди, с г-ном Лю? Здесь, на границе Гуй-Чжоу, конечно, прекрасно известно имя богатого и влиятельного Цай Лин Хана и стоит г-ну Лю, его племяннику, только объявить свое имя, как все тотчас же поверят ему, а не какому-то Вану.

Погруженный в свои печальные мысли, Ван незаметно очутился на берегу, на самом краю города. Солнце садилось и крутой противоположный берег уже бросал широкую голубую тень на поверхность реки. Сампаны, светло-желтые, нарядные, толпились выше по течению, вдоль городского берега. Невдалеке, прикрепленный длинной веревкой к свае прибрежного домика, на воде колыхался одинокий, крытый просмоленной циновкой, небольшой сампан. С берега по направлению к нему спускался человек в остроконечной соломенной шляпе. Сойдя к воде, он что-то прокричал, приставив руку к губам. На сампане показалась долговязая фигура, которая перебросила на берег доску. Человек в шляпе быстро прошел по этой сходне на сампан, передал что-то высокому, так же поспешно сошел на берег, помахал рукой, крикнул прощальное приветствие и исчез в глубине переулка, не заметив стоявшего у стены дома Вана.

Из всей этой сцены Ван разглядел и усвоил три очень важных обстоятельства: первое — что предмет, переданный на сампан, был письмом, второе — что человек в шляпе был не кто иной, как У Цзы Фу, брат господина Лю, и третье — что долговязый на сампане был, очевидно, сыном старика Ди, привезшим У Цзы Фу в Джи Цзян. Вывод напрашивался сам собою: г-н Лю отправлял кому-то письмо, причем делал это спешно и тайно.

Как у всех трусливых людей, у Вана иногда случались приступы неожиданной отваги и решительности. Такой припадок произошел с ним и теперь. Вместо того, чтобы, по своей привычке, углубиться в дебри сомнений, Ван в одну минуту решил завладеть этим письмом. Уверенной поступью он спустился к воде, нимало не помышляя о риске, которому он подвергается, и окликнул лодочника. Сын старика Ди без труда узнал его, так как обстоятельства смерти Пей Фу Кая, при которой Ван присутствовал, были, конечно, свежи у него в памяти. Он торопливо перекинул на берег доску и встретил Вана с почтительным поклоном.

— Г-н Лю, мой друг, — сказал Ван с важностью, — поручил мне вложить в конверт эти бумаги. Дай мне письмо!

Он вынул из кармана завалявшиеся там программки театра «Виктория» и показал их крестьянину. Тот медлил.

— Дай сюда письмо! — сказал Ван строго, подражая тону г-на Лю. — Я начинаю уже сомневаться в твоей готовности к повиновению.

Лодочник протянул Вану узкий конверт. Он был без адреса.

— Готовься к отъезду, — приказал Ван лодочнику, — мне поручено убедиться в том, что ты уехал.

И он уверенной рукой без труда вскрыл свежезаклеенное письмо.

«Высокопочтенный и глубокомудрый, дорогой мой наставник и учитель, — писал г-н Лю, — я пишу вам письмо в то время, когда душа моя полна смятения и тревоги. Но первое, что я хочу сказать вам, это то, что никакие страдания и горести не заставят меня сойти с пути, на который я стал под влиянием ваших мудрых поучений.