Земля Тиан - [77]

Об этом Тенишевский решил прямо и твердо поговорить с Дороговым, когда он возвратится с прогулки, и сегодня же ликвидировать этот вопрос в корне.

Разрешив таким образом все свои сомнения и наметив программу действий, Валериан Платонович направился в свою комнату и там около часа занимался черчением на память на листке бумаги плана, который показывал им Зайковский и который Валериан Платонович время от времени освежал в памяти. Потом он сжег свою работу и принялся за починку аппарата, в котором расклеился мех.

Ван, уединившийся в своем невеселом апартаменте, также был занят размышлениями. Проснулся он в довольно хорошем настроении и даже, одеваясь, фальцетом мурлыкал песенку, но вскоре память восстановила в его сознании события ночи и от веселья его тотчас не осталось и следа. Вспоминая все, что он наговорил про Лю, Ван краснел, бледнел, снова краснел и обливался потом. Как мог он? Как смел? О чем он думал, когда язык его произносил все эти слова? Но память беспощадно рисовала перед ним грозный облик Тенишев-ского и все эти вопросы сами собою отпадали. Всплывали новые: расправа Лю… казнь Пей Фу Кая…

Ван очутился в тупике, из которого не было выхода ни вперед, ни назад.

«Мышь! — горестно заключил он и стал считать месяцы. — Еще семь новолуний продолжится ее разрушительное господство. Только через семь долгих месяцев наступит новый, благодетельный для него год «Коровы, смотрящей вниз»[51]. Но на эти семь месяцев он обречен в жертву кровожадной Мыши. За семь месяцев она семьдесят семь раз может уничтожить его, стереть в пыль и разметать по ветру!»

Совершенно не зная, на что решиться, Ван неожиданно прибег к средству, едва ли действительному против козней Мыши: он потребовал у хозяина гостиницы иголку, ножницы и нитки и уселся старательно починять свои старые брюки. По шаткой и беспомощной его логике получалось как-то так, что каждый из его предполагаемых угнетателей, увидев его за таким невинным занятием, должен был задать себе вопрос: «Способен ли человек, мирно зашивающий брюки, причинить кому-нибудь вред?» — и тотчас же ответить на этот вопрос отрицательно. Впрочем, не особенно уверенный в правильности такого заключения, Ван кончил тем, что просто стал упорно отгонять навязчиво лезшие ему в голову тревожные мысли, не будучи в состоянии с ними совладать.

Так он сидел и ковырял иголкой несколько часов. Наконец, во дворике произошло какое-то движение. Ван осторожно выглянул в щелку и увидел, что с улицы в гостиницу шумно вошли девушки в сопровождении Дорогова. Маруся несла перед собою пачку цветных бумажек, Тася и Шура тащили корзину слив. Все, не останавливаясь во дворике, прошли в комнату, где сидел Тени-шевский. Оттуда донесся шум их голосов. Что-то оживленно обсуждали. Любопытство заставило Вана немедленно выйти во дворик, но не успел он сделать и двух шагов, как отскочил назад и плотно прикрыл дверь. Новое зрелище заставило его позабыть и о любопытстве.

С улицы быстрыми шагами вошел У Цзы Фу. Долговязый сын старика Ди нес за ним обклеенный желтой кожей сундучок. Оба они как будто прекрасно знали расположение гостиницы, потому что направились прямо в комнату г-на Лю. Оттуда они вскоре вышли и У Цзы Фу проводил долговязого до середины второго дворика.

— Жди меня на твоем сампане, — сказал У Цзы Фу, — и никуда не отлучайся.

Ван стоял, крепко уцепившись за ручку двери, будто кто-нибудь собирался к нему вломиться. Все сомнения его исчезли, как по мановению волшебного жезла. Теперь не приходилось рассуждать, на чьей стороне безопаснее. Сила г-на Лю прибывала, приехал У Цзы Фу, с ним долговязый лодочник, на берегу, возможно, его ждут и остальные. Что может сделать с ними Тенишевский, при всей своей решительности?

Ван бросил на стол свое рукоделие.

«Надо спешить! Немедленно реабилитировать себя в глазах Лю, загладить свое вчерашнее поведение, надо тотчас же узнать, что в сундучке у европейцев. Гнев г-на Лю страшнее, чем кулаки Тенишевского, выбирать не приходится».

Ван взял свечу, сбегал на кухню за топориком и, чувствуя себя необыкновенно храбрым, направился в темный чуланчик. Там он установил свечу на поломанную табуретку, на всякий случай привязал дверь веревочкой и решительно стал освобождать сундук от наваленных на него вещей. Терентий отсутствовал и Ван совершал свое дело без помехи.

* * *

В комнате европейцев, тем временем, происходило следующее.

Тенишевский лежал на своей кровати, когда с пачкой пестрых листков в руке вбежала Маруся.

— Валериан Платонович, — заговорила она уже в дверях, — посмотрите, что мы нашли. На самом пороге гостиницы. Что это такое? Афиши или летучки какие-то?

Она протянула Тенишевскому тонкие листки, испещренные иероглифами. Он повертел их в руках.

— Может быть, Лю собирается дать тут спектакль, — сказал он, — рекламирует нас?

— Я спрошу Вана, — предложила она, — пусть переведет.

Она хотела идти. Валериан Платонович остановил ее.

— Постойте, Маруся, я попробую сам, со словарем.

В комнату вошли девушки и Павел Александрович. Он тоже наклонился к загадочным листкам. Тенишевский достал словарь. Иероглифы отыскивались с трудом. Только через пятнадцать минут работы стало ясно, что на листках отпечатано какое-то воззвание. Дальше перевод остановился. В словаре не нашлось иероглифа.