Земля солнечного огня - [51]
Из хвойной тайги прилетели в пустыню на зиму золотоголовые корольки и хохлатые свиристели. Из смешанных лесов прилетели дрозды певчие и чернозобые. Из лесов лиственных прилетела мухоловочка-белошейка. Прилетели ворóны черные и серые. Видно, в лесах-то зимой хуже еще, чем в пустыне!
Много разных тропок натоптано у поселений песчанок. От норы к норе, от нор к траве. От норы к норе — это как у нас от двери до двери. От норы к траве — это как от двери до огорода. Но есть еще особые тропки: от поселения к поселению. Как у людей от деревни к деревне. По этим тропинкам песчанки бегают друг к другу в гости: новости разузнать, друг на друга полюбоваться, а то и подраться. Ну в точности, как и у нас!
Пир на падали всегда начинается с драки: уж больно много всегда гостей за одним столом! Ворóны, сороки, вóроны. Орлы, коршуны, канюки. Сипы, стервятники, грифы. Пируют в две смены: днем птицы, а ночью звери: лисы, шакалы, коты. И все торопятся: не прозевать бы! Пируют в тесноте и обиде. Карканье, стрекотанье, клекот — вместо застольных песен. Клювы, когти, зубы — вместо ножей и вилок. А вместо застольных бесед — драка. Пируют так, что только перья летят!
Скоро от падали остаются рожки да ножки. А от гостей пух да перья. Ветер потом кружит их над местом пира как праздничные конфетти.
Средь золотых тростников у озерка красная осоковая поляна. Осоку ночью ожег мороз, и она стала красной. Иду на зорьке по колена в красной траве, вслушиваюсь и всматриваюсь. Слышу — звякнула под ногой льдинка, вижу — из-под сапога выстрелили веером белые стрелки-трещинки.
И вдруг взрыв — хвостатая рубиновая ракета!
Сзади вторая — кричащая, сверкающая, стремительная! Фазаны!
Я крутнулся, повел за фазаном ружье и уж было догнал стволами его дрожащий на лету хвост, — фазан исчез за ветлой.
Взрыв слева — круть влево! Но вижу только стволы ружья и не вижу фазана. Взрыв справа — кручусь вправо, вижу фазана, но не вижу ружья. Взрыв — в глазах двоится: два фазана, четыре ствола!
И пошло: взрыв сзади, спереди, слева, справа, рядом, дальше, ближе! Кручусь, кручусь ошалело — карусель да и только.
Ружья больше не вижу. Вижу только сверкающих птиц, перо которых вобрало в себя весь блеск солнца и все жаркие краски юга. Вижу их синие рогатые головки, отчаянно косящие глаза, бешено бьющие крылья, роскошные длинные хвосты, вибрирующие от ветра.
Дюжина жар-птиц на пылающей полянке!
Голова кругом!
Чешуйчатые франты пустыни — змеи, ящерицы — меняют за лето четыре одежки. А одежка у них не чета нашей: прочная, ноская. Не мнется, не пачкается — чешуйка к чешуйке. Но все равно: чуть костюм станет несвежим или на локотках протрется — сейчас же его целиком долой. А под ним уже готов новый! Прочный, красивый, блестящий. Чешуйка к чешуйке. Носи да форси.
Сонное белое небо. Сонный голый такыр с тихими сонными лужами. Вокруг каждой лужи спят птицы.
Утки лежнем лежат, уткнув носы в перья. На одной ножке стоят кулики и сонно смотрят на свое отражение. Сидят рябки, уложив клювы на зоб.
Ни звука, ни движения. Сонное царство птиц, околдованных усталостью, измученных перелетом.
Тянутся через пустыню телеграфные линии. Если взять да и сдвинуть все столбы вместе — получится густой телеграфный лес. Чем телеграфный столб не дерево? Чем перекладины на нем не сучки? Чем провода не ветки?
Коршуны, пустельги, сизоворонки, щурки, сорокопуты приспособили столбы под наблюдательные вышки. С высоты им все вокруг хорошо видно.
Пустынные вóроны, пустельги, коршуны строят на столбах гнезда. Столб — «дерево» высокое и надежное, это вам не хилая песчаная акация или разлапистый саксаул.
Дятлы пустыни превратили столбы в свои барабаны: лихие барабаны получились из звонких столбов.
В жару в тени столбов, словно в тени стволов, прячутся от солнца жаворонки, каменки. А удоды, пустельги и сорокопуты прячутся в тени изоляторов — словно в тени ветвей.
На закате все птицы телеграфного леса любят на проводах посидеть: отдохнуть, перышки перебрать, жаркое солнце проводить за барханы.
Есть у этого столбового леса и свой лесной шум. Весной ветер поскуливает в проводах, летом щурки звонят клювами — оббивают о провода жестких саранчуков, осенью позванивает о провода град.
Кто-то расчешет кудлатую верблюжью голову? Все-то на ней перепуталось, переплелось да слиплось. Озирается верблюд, нет ли поблизости хоть какого-нибудь столба с перекладиной? Глядь, а чесальщики сами к нему летят! Уселись на голову и за дело. Клювами и коготками расчесывают спутанные прядки, репей на затылке выдирают, колючки на челке выщипывают, за ушами что-то ищут. Верблюд от удовольствия даже глаза прижмурил.
А скворцы торопятся, а скворцы стараются. Все обшарили, расчесали, выклевали, вычистили и улетели. Стоит верблюд, причесанный по последней верблюжьей моде.
1. Это след гепарда. 2. А это след дикого осла кулана. 3. След полосатой гиены. 4. Рядом с гепардами, куланами и гиенами живет совсем редкий зверь — медоед. Вот его след. 5. Но самый редкий зверек пустыни — маленькая с огромными ушами афганская лисичка. Она так редка, что даже следа ее еще никто на воле не зарисовал. Пришлось рисовать его в зоопарке.
