Земля русская - [48]

Областное начальство, наезжая в район и в который раз слыша об упрямстве Морозова, раздражалось: «Сколько можно терпеть этого чудака? Вся рота не в ногу, один Морозов в ногу. Смешно, понимаете ли». Районщики пожимали плечами: «Да ведь как не терпеть, если урожаи, надои, доходность, прибыльность — высшие в районе! Одиннадцать месяцев ругаем, в двенадцатом хвалим». Были у Морозова среди начальства, конечно, и защитники, но, так сказать, тихоголосые. Поддерживали втихомолку, а чтобы громко, с трибуны — ни-ни. Понятно, что и сам он отмалчивался, в драку не лез и цифрами, когда наступало время итогов, не потрясал, считая, что красноречивее пуда да рубля ничего нет.

О, этот мужицкий консерватизм! Как все перепуталось! Прогресс, оставляющий ниву голодной, — надо ли воздавать ему хвалу? Или прогресс ни при чем? А что при чем? Морозов содержал скотину на подстилке. Был навоз — был хлеб, менее ста пятидесяти пудов с гектара не брал. Скотина — навоз — хлеб — корма — скотина — извечный круг, золотое кольцо. Пол под коровой — этот первый вестник культуры и прогресса на ферме — выбил главное звено золотого кольца — навоз. И пошли, и пошли чередой, раз от разу все краше, все шикарнее, безнавозные фермы…

По делу ли сопротивлялся Морозов? Да, конечно, он думал о земле, предвидел последствия безнавозия. Но в том-то и дело, что полы на дворе вовсе не «выбивают» навоз. Сейчас, когда спохватились, и на полах научились «делать органику». Суть конфликта не технологического свойства, а социального. Прогресс, наседающий на Морозова, облечен властью, он директивен, Морозов же перед ним безоружен. Ему нечем воздействовать на директиву, потребовать машину, сохраняющую в неприкосновенности золотое кольцо. Так что вовсе не прогрессу сопротивлялся Морозов, никакой он не закоснелый, он целиком был за прогресс, не нарушающий, а увеличивающий силу земли. Поле нам диктует, а не мы полю, — опять и опять повторял он, обосновывая свое «упрямство».

А как любовно слушал он поле! Рано поутру, когда деревня еще спала, выходил из дому и шел за околицу. Отойдя на приличное расстояние и оглядевшись — не увидят ли со стороны? — он разувался и босиком шел через сизые от росы клевера, забирался в рожь, смотрел, щупал, вдыхал — всеми чувствами впитывал в себя земную благодать, чему-то радовался, чем-то огорчался и выпытывал и выпытывал у земли, чем она страдает, чего ей недодали, в чем обошли, обидели. И уж какие думы обуревали его в это время, никто не знает. Но думается мне, что именно такие безмолвные разговоры с полем укрепляли его дух и убежденность в своей правоте.

В районе знали о «чудачествах» Морозова. Пересказывали в кабинетах, как ходит по утрам босиком, как грозится вычесть из зарплаты колхозницы стоимость потерянного с воза льняного снопа, как снял с машины за ослушание своего сына-шофера, как вместе с бабами выходит по весне на поля с лопатой, чтобы спустить с озимей талые воды… Отчего так? Отчего кабинетный народ, управляющий сельским хозяйством, смеялся над тем, что делал  и с т и н н ы й  х о з я и н? Может быть, оттого, что кабинетные управляющие масштабнее мыслили и как проводники прогресса относили все это к мелочам? В самом деле, что такое потерянный с воза сноп льна или спущенная с сугористого поля снеговая вода по сравнению с полной механизацией полеводческого цеха? Пустячки. Чудачество. Рудимент мужицкого кругозора. И никому не приходило в голову, что за пустячками стоит отношение человека к земле, что и пустячки и масштабные проблемы одинаково формируют  п с и х о л о г и ю.

Извечная загадка: за большим не видеть малого. За лесом — дерева, за народом — человека, за армадами комбайнов и тракторов — канавки для спуска воды, за тонной волокна с гектара — потерянного снопа. Не потому ли механизация ферм «уничтожила» навоз, комбайновая уборка льна привела к катастрофе в семеноводстве — сеем чем попало, колоссальные молочные фабрики — к неслыханной яловости и безмолочью?.. Прогресс не должен убивать заботливого, истинно хозяйского отношения к делу, иначе он — не прогресс, ибо дать желудку, но отнять у души — никогда такой цели человек не ставил и не поставит. Прогресс должен базироваться на высоком духовном содержании и стремиться к его нарастанию. В общем-то так оно и есть. Но в частностях, в существенных частностях, бывает, увы, не так. Понимал ли с достаточной ясностью это Морозов? Понимал. Оттого и спаялись в его взгляде пристальность и грустная задумчивость.

Для районных руководителей была полной загадкой «капризность» Морозова. Я слышал о ней много и однажды стал очевидцем. С секретарем райкома партии мы приехали в колхоз на отчетно-выборное собрание. Сергей Владимирович сидел в своем кабинетике — он никогда не выходил навстречу начальству, был начисто лишен подобострастия — и на вопрос секретаря, все ли готово, ответил: «Да вроде все». Был он, как всегда, невозмутимо спокоен, сдержан в разговоре, и казалось, ничто не предвещает осложнений.

Надо сказать, что в те годы выборные колхозные собрания частенько преподносили неожиданности. Как ни «обкатывались» предварительно кандидатуры правленцев, бригадиров, председателей, в ходе собрания обязательно возникали то сучок, то задоринка. Случалось, и председателю давали отвод. В «Красном маяке», по мнению секретаря райкома, ничего такого на этот раз не предвиделось.