Когда я вновь взглянул на ее лицо, то чуть не выпал за борт. Глаза у мертвой открылись, губы зашевелились, а одна рука была устремлена ко мне в немой мольбе о спасении. Она была жива! Я перегнулся через борт и быстро втащил ее в лодку, ниспосланную мне Богом. Я снял ее спасательный пояс и свою намокшую куртку и соорудил подушку ей под голову. Я растер ее руки и ноги. Я трудился над ней целый час и был наконец вознагражден. Она глубоко вздохнула, ее огромные глаза вновь открылись и встретились с моими.
Я страшно смутился. Никогда не приходилось мне быть дамским угодником; в Лиленд-Стенфорде я был мишенью для насмешек всего класса, поскольку впадал в безнадежный идиотизм в присутствии любой хорошенькой девицы. Я растирал ее руку в тот момент, когда она открыла глаза; так вот, я выпустил эту руку, как если бы это было раскаленное железо. Ее глаза оглядели меня с головы до ног, скользнули по горизонту, ограниченному бортами шлюпки, увидели Ноба и помягчели, а затем вновь вернулись ко мне с вопросительным выражением.
— Я… я… — произнес я, запинаясь, и споткнулся о лодочную банку. Прекрасное создание слабо улыбнулось.
— Так точно, сэр, — еле слышно ответила она; веки ее вновь опустились, длинные ресницы отчетливо выделялись на фоне упругой светлой кожи лица.
— Надеюсь, вы себя чувствуете лучше? — ухитрился наконец вымолвить я.
— Вы знаете, — сказала она, чуть помедлив, — я уже давно в сознании! Но не осмеливаюсь открыть глаза. Я думала, что умерла, боялась взглянуть из страха, что не увижу вокруг ничего, кроме тьмы. Я боюсь умереть! Расскажите мне, что случилось после того, как корабль затонул. Я помню все предыдущее — ох, как бы мне хотелось позабыть это. — Голос ее прервался рыданием. — Звери… продолжила она после паузы. — И подумать только, что я собиралась выйти замуж за одного из них — лейтенанта германского флота.
— Когда погружалась в эту пучину, — говорила она, — то думала, что уже никогда не остановлюсь. Я не испытывала никаких особо неприятных ощущений, пока неожиданно не устремилась вверх со все возрастающей скоростью; легкие мои готовы были разорваться, я, должно быть, потеряла сознание, потому что больше ничего не помню до того момента, как открыла глаза. Так расскажите же мне, пожалуйста, обо всем, что произошло.
Я рассказал ей о том, как подводная лодка стреляла по шлюпкам и обо всем остальном.
Наше чудесное спасение показалось ей ниспосланным Провидением. Хотя у меня на языке вертелся соответствующий ответ, мне не хватило решимости высказать свои мысли по этому поводу. Ноб подлез к ней и сунул свой нос ей в ладонь. Она принялась гладить его некрасивую морду, а потом прижалась своей щекой к его лбу. Я всегда восхищался Нобом, но тут мне впервые в жизни пришла в голову мысль о том, что неплохо бы мне побывать разочек в его шкуре. Я еще удивился его поведению, поскольку он не больше моего жалует женское общество. А вот с ней — пожалуйста, чувствует себя как рыба в воде. Видимо, решил стать вместо меня дамским угодником, пусть и в собачьем облике. Этот старый прохвост зажмурил глаза, принял самое умильное выражение, на которое был способен, всем своим видом выражая, что это ему приятно. Я возревновал.
— Вам, похоже, нравятся собаки, — сказал я.
— Мне нравится эта собака, — ответила она.
Был ли в ее ответе намек на какую-то личную симпатию ко мне или нет, я не знаю, но воспринял я ее слова именно так и сразу почувствовал себя намного лучше.
Одиноко дрейфуя посреди безбрежной глади, мы как-то быстро привыкли друг к другу. Мы постоянно обшаривали глазами горизонт в поисках дыма от кораблей, оценивали наши шансы на спасение; но вот стемнело, и окутавшая нас ночь скрыла все предметы вокруг.
Мы были голодны, страдали от жажды, холода и неудобств. Наша промокшая одежда почти не просохла, и я знал, что девушке грозит серьезная опасность простудиться холодной ночью в открытой лодке. Пригоршнями я вычерпал из лодки почти всю воду, остатки же удалил посредством своего носового платка процедура весьма длительная и утомительная, особенно для спины. В лодке стало сравнительно сухо, и девушка смогла лечь на дно шлюпки, а высокие борта защищали ее от ночного ветра. Я накрыл ее сверху своей еще влажной курткой. Но все было напрасно. При свете луны, освещавшем изящные контуры ее тела, я увидел, что она вся дрожит.
— Что же мне еще сделать? — спросил я. — Вы же не выдержите всю ночь на таком холоде. Вы можете что-нибудь предложить?
Она покачала головой.
— Будем переносить трудности с улыбкой, — ответила она, помедлив секунду. Ноблер примостился рядом со мной на сиденье, спиной прижавшись к моей ноге. Я же с болью в сердце смотрел на девушку, понимая в глубине души, что она может не дожить до утра; да что говорить, потрясение, холод, пережитой ужас вполне способны убить практически любую женщину. И пока я смотрел на нее, такую маленькую, хрупкую, беспомощную, в груди моей медленно зарождалось какое-то новое чувство, которого прежде я никогда не испытывал. Я чуть с ума не сошел, пытаясь придумать способ согреть девушку, вернуть тепло остывающей крови в ее жилах. Я и сам замерз, хотя и позабыл об этом, пока Ноб не отодвинулся от меня. Нога моя, к которой он прижимался, стала замерзать, и я вдруг сообразил, что в этом месте мне было тепло. И сразу же меня озарило, как согреть девушку. Я наклонился было к ней, чтобы претворить мою идею в жизнь, но внезапно почувствовал себя очень неловко. Позволит ли она мне такие действия? Но тут я заметил, как все сильнее и сильнее дрожит ее тело, реагируя на быстро понижающуюся температуру, и, преодолев свою стыдливость, улегся рядом с ней, обнял и прижал ее тело вплотную к своему.
