Земля под ее ногами - [216]

Влюбившись в Вину, я осознавал, что пытаюсь прыгнуть выше головы. И все же я совершил этот прыжок и не упал всем на потеху. Это человеческий героизм. Я горжусь этим как ничем другим. Мужская любовь — это своего рода самооценка. Мы позволяем себе любить только тех женщин, за которыми, по нашему ощущению, имеем право ухаживать, о которых смеем мечтать. Молодой Ормус, красивый дьявол, имел полное право претендовать на богинь. Он разрешил себе представлять себя рядом с ними, добиваться их и (в его случае) реализовывать свои стремления. А затем Вина, его подлинное божество, — она появилась и исчезла. Первое время, после того как она оставила его, он искал ее в других женщинах — в их телах, их губах. Теперь так не получится. Или сама Вина — или никто. — Но ее больше нет в этом мире. — Тогда найди ее, где бы она ни была.

Сейчас, надо признаться, это и моя позиция. Потому что, с меньшим правом, чем Ормус Кама, я тоже посмел мечтать о Вине; и она улыбнулась и мне тоже; и оставила меня с опустошенным сердцем.

Еще одно слово об Ормусе: его ранний дар предвидения, звучащая в его голове музыка будущего стали первым испытанием для моих антииррациональных инстинктов. В этом случае я нашел ответ в виде вполне разумного аргумента — неполноты человеческого знания: признать, что мы не понимаем какой-то феномен, вовсе не значит признать существование чуда; это лишь подтверждение того, что мы осознаём ограниченность человеческого знания. Наши предки выдумали бога, чтобы объяснить непостижимое — ослепительную тайну бытия. Существование необъяснимого, однако, не является доказательством существования бога… Послушайте, если я снова разогреваю этот вчерашний суп, то только потому, что хочу сказать о вещах, странных для меня, — странных потому, что они принадлежат к миру «волшебного», необъяснимого. Мне придется говорить о «Марии», и ее «учительнице», и в моем солидном возрасте признать то, с чем труднее всего согласиться взрослому человеку, — ту истину, которую Гамлет, узрев призрак, заставляет признать Горацио: что есть на небесах и на земле нечто большее, чем то, что доступно его — моей — философии.

Вернувшись к работе после долгого перерыва — осенью 1991 года, через некоторое время после посвященной Вине выставки в «Орфее», — я решил сделать цикл фотографий о той Вине, которую я помнил, о памяти, ее ошибках и ее далеко не абсолютной власти над прошлым. Я снова на побережье, в прижавшемся к самому краю утеса доме Мака Шнабеля у Монток-Пойнт, где благодаря волнорезам в воздухе всегда витает ощущение непрекращающегося шторма — даже когда на небе ни облачка. Для этой серии фотографий мне понадобилось пара жестких стульев с прямой спинкой, два зеркала, две куклы в человеческий рост и еще несколько предметов. Вот как это должно быть. Мужчина в маске (на самом-то деле маска — это две повязки на глазах, их завязки перекрещиваются на лбу в виде буквы X) сидит на одном из стульев, спиной к стене, на которой висят овальные рамы, и в них видны неясные образы женщин с фотографий Ньепса, Дагера. У мужчины на коленях — круглое зеркало. На первой фотографии цикла в круглом зеркале будет отражаться обнаженное женское тело в прямоугольном зеркале, само тело будет наполнено светом, и только мягкость контуров будет свидетельствовать о его женственности.

На последующих фотографиях цикла круглое зеркало, отражающее прямоугольное, становится больше, и в нем постепенно начинает просматриваться женская голова, занимающая все больше пространства в прямоугольном зеркале. В какой-то момент это будет явно голова Вины. Затем она превратится в голову другой женщины, очень похожей на Вину. (Мне еще нужно найти эту женщину.) По мере развития действия зеркала-рамки размоются, одно за другим, и не-Вина постепенно появится целиком, сначала в среднем, а затем в длинном кадре. Она будет сидеть на жестком, с прямой спинкой стуле, на таком же, как тот, на котором сидел мужчина с повязками на глазах на первой фотографии серии — стул такой же, но не тот же самый; она будет держать прямоугольное зеркало, в котором будет отражаться круглое зеркало, в свою очередь отражающее обнаженное мужское тело, контуры которого заполнены светом. На лице у не-Вины будут повязки для глаз. Первым мужчиной буду я, затем кто-то другой, менее похожий на меня, чем двойник Вины на нее саму, — просто не-я. Эта серия явно может быть продолжена до бесконечности, но я собираюсь закончить ее, высветив образы до белизны. Мы изменяем то, что помним, потом наши воспоминания меняют нас, и так далее, пока и они, и мы, наши воспоминания и мы сами, не поблекнем. Что-то в этом духе.

Чтобы организовать кадр, я сажаю на стул куклу. Затем устанавливаю зигзаг отражений: куклу номер один, отражающуюся в прямоугольном зеркале, прямоугольное зеркало, отражающееся в круглом зеркале, лежащем на коленях сидящей куклы, номер два, и навожу объектив на эту куклу.

Я один в доме. Установив всё как нужно, наливаю себе бокал вина и сажусь, глядя на плоды своего труда. Я, должно быть, устал, потому что меня клонит в сон. Довольный, я задремал.