Земля, омытая кровью - [21]

Я был в это время в боевых порядках 305–го батальона. Помню, как, расправив плечи, порывисто шагнул вперед комбат Шерман и высоким зычным голосом протяжно скомандовал:

— В атаку!

Боевой клич подхватили командиры рот, взводов, отделений. Эти многоголосые звонкие команды звучали страстно и радостно, торжественно и лихо.

Не впервые шли краснофлотцы в атаку, да не то было прежде. Ненадолго удавалось отобрать у врага тот или иной рубеж: напирали новые фашистские банды, сжимались с флангов вражеские клещи, и снова приказ: «Оставить позицию!» Отход… Отступали, обороняясь. Оборонялись, отступая. Жили одной страстной надеждой: придет час, когда и мы перейдем в решительное наступление. Отправляясь из Геленджика, горячо верили: этот час настал, и теперь — только вперед! С таким настроением шли моряки в атаку в незабываемое утро 25 сентября 1942 года.

Двигались быстро, стараясь шагать бесшумно. Вокруг густой лес, не видно не только противника, но и своих.

Мы с Шерманом идем в боевых порядках роты старшего лейтенанта К. Бутвина, наступающей в центре.

Знаем, что где — то справа наступает рота Ржеуцкого, слева — рота Ковылевского, сзади — рота автоматчиков, два взвода пулеметной роты и минометная рота, а правее 305–го наступает 144–й батальон. Но все это скрывает лес. Связь с соседями и штабом можно поддерживать только при помощи сигнальных ракет и посыльных. Шерман то и дело поглядывает на компас, чтобы не сбиться с направления. И мелькает мысль: «Не собьются ли в сторону, не отстанут ли другие, получится ли дружной эта атака?»

Спустились в ложбину, поднялись на пригорок, снова спустились. Временами впереди видны расположенные на высотах поселки Глубокий Яр и Пивничный. Там, по нашим данным, засел враг, но его, конечно, не видно. Впереди все лес, лес и — тишина, таинственная, зловещая.

У меня, кроме маузера, автомат и пара гранат. У Шермана тоже автомат, захваченный у немцев еще под Феодосией. Мы шагаем, не отставая от передовой цепи бойцов.

Батальону дано направление между поселками Глубокий Яр и Пивничный. Левее Пивничного наступает взаимодействующий с нами полк 216–й дивизии.

— Вы бы, товарищ полковой комиссар, немного поотстали… Посмотрели бы, как там дела во втором эшелоне… — хитрит, чувствую, Шерман.

— Разве я вам здесь мешаю?

— Да нет, не то… — замялся Шерман и вдруг признался: — Откровенно говоря, не хочется, чтобы в моем батальоне комиссара подбили. Сами понимаете, все может случиться…

— Значит, пусть лучше в другом батальоне подстрелят? — поддел я его. — Ну, а как вы считаете, для бойцов будет иметь какое — нибудь значение, если комиссар бригады рядом с ними в атаку пойдет?

— Да это — то, конечно, так. Личный пример большое дело, только вот не случилось бы беды.

— Вот и все. Выходит, мы с вами оба на своем месте. И все политработники тоже идут в боевых порядках.

Совсем близко впереди загрохотали пулеметные и автоматные очереди: фашисты заметили наш дозорный взвод, когда он подошел уже чуть ли не вплотную к их переднему краю, и открыли огонь. Цепь моряков, в которой шли мы с Шерманом, на какой — то момент запнулась и — рванулась вперед. Перебежками, укрываясь за стволами деревьев, мы достигли опушки леса, где были обстреляны дозорные, и залегли.

Невдалеке я услышал стон. Санитары, пригибаясь, уносили в глубину леса раненых.

Комбат послал связного с приказанием подтянуть второй эшелон и передал в подразделения, чтобы мелкими группами продвигались вперед.

— За мной! Вперед! За советскую Родину — ура! — раздался возглас политрука Скрыпкина. Уловив момент, когда противник ослабил огонь, он поднял бойцов в атаку. Лес огласился многоголосым боевым кличем. Смешались «ура!» и «полундра!». Моряки бросились вперед, навстречу шквальному огню. Мы с Шерманом тоже бежали, стреляя на ходу, стараясь не отставать.

Скрыпкин с группой бойцов первым преодолел открытое место и залег в кустах в нескольких десятках метров от вражеской огневой позиции. Громыхнула автоматная очередь, и фашистский пулемет умолк. Через мгновение я услышал справа:

— Полундра!

Это старшина 1–й статьи, бывший водолаз, Василий Манилкин со своим отделением ворвался на вражеские позиции. И сразу повсюду раздались возгласы:

— Вперед! Ура! Полундра!

У гитлеровцев не было сплошных окопов. Бой разгорался в опорных пунктах, разделенных зарослями. Следить за общим ходом боя не было никакой возможности. Все перемешалось. То тут, то там мелькали среди деревьев и кустов фигуры бойцов, завязывалась перестрелка, рвались гранаты.

Мы с Шерманом добежали до окопов, брошенных гитлеровцами, наткнулись на вражеские трупы.

— Румыны, — присмотревшись, сказал комбат и добавил: — Ну, дадим им сегодня жару, несчастным гитлеровским прихвостням!

Временами я терял Шермана из виду. В этой исключительно трудной для командира обстановке он старался всеми силами удержать в руках управление боем: не расставался с телефонистом, посылал связных в подразделения, иногда сам бежал в ближнюю роту. Потный, возбужденный, он метался, выискивая место, откуда можно было наблюдать за действиями подразделений.

Из соседней роты доложили по телефону: захвачена вражеская минометная батарея, много мин. Весть была радостная, потому что наши минометные батареи уже израсходовали больше половины своего боезапаса и теперь экономили каждую мину.