Земля, омытая кровью - [19]

Дмитрий Васильевич умолк. В палатке стояла тишина. Комбат, отложив газету, взволнованно произнес:

— Эти слова нужно запомнить так же, как боевой приказ. Пусть каждый воин знает, что сегодня в его руках судьба Родины.

Снова воцарилась тишина. Только пламя коптилки металось от учащенного дыхания людей.

Выступив вслед за Красниковым, я предложил провести в ротах партийные и комсомольские собрания, митинги краснофлотцев. Напомнил, что надо еще раз разъяснить всем особенности предстоящих боев в горно — лесистой местности, где успех будут решать инициативные действия мелких групп, надежная связь между подразделениями, находчивость каждого бойца.

На другой день утром собрания и митинги прошли во всех частях.

В 305–м батальоне краснофлотцы и командиры собрались на пологом скате высоты, поросшем кустарником. Шерман произнес короткую горячую речь. Он говорил о том, что наши морские пехотинцы впервые будут сражаться в составе соединения и потому нам очень важно овладеть искусством взаимодействия и наилучшего использования всех огневых средств. Комбат призывал быть стойкими, бесстрашными и умелыми, не уронить чести краснофлотцев — черноморцев, доказать, что советские моряки умеют бить врага не только на море, но и на суше — на равнине и в горах.

— Нас радует и воодушевляет боевой приказ, зовущий вперед, на врага! — сказал выступивший на митинге командир пулеметного взвода коммунист Добрынин.

Об этом же, каждый по — своему, сказали бывший водолаз старшина 2–й статьи Василий Манилкин, краснофлотцы Анатолий Озеров и Виктор Шиманов. Они клялись сами и призывали товарищей бить фашистских извергов до полного уничтожения, до полного освобождения советской земли. Резолюция, дружно принятая на митинге, заканчивалась словами: «Наш лозунг — смерть или победа! Наш лозунг — очистить Юг от фашистской нечисти! Ни шагу назад, только вперед!».

В батальонах закипела работа. Хлопотали хозяйственники и военные медики, оружейные мастера и бойцы взводов боепитания. Воины проверяли и чистили оружие. Коки начищали походные кухни и заготавливали вязанки сухих дров.

По горам и лесам

…Ночь перед боем. Не первой была для меня такая ночь. Но каждый раз предстоящий бой кажется особенным, таким, каких не было никогда раньше. Так и теперь. Заснуть было нелегко. В памяти всплывали картины прошлых тяжелых боев, приносивших горечь поражения. При мысли о том, что настает наконец час возмездия, сердце билось сильнее. Каждый, кто пережил такую ночь хоть однажды, поймет, почему эти мысли чередуются с думами о семье. Мне вспомнились жена и сыновья, эвакуированные из Севастополя на Урал. До боли захотелось взглянуть на младшего — Леню, ему исполнилось всего полтора года. Почта шла тогда долго, писем давно не было, и я не знал, ходит ли в школу старший сын Толик, как справляется с детьми и работой Нила. Тревожные размышления о семье снова сменились мыслями о предстоящем бое, о расплате с подлыми захватчиками — виновниками всех наших лишений и нашего горя.

Я старался отогнать беспокойные мысли. Надо было непременно поспать.

А ранним утром, ясным, солнечным, было радостно смотреть на посвежевшие, оживленные лица воинов, поднятых по боевой тревоге. Всюду слышались шутки, смех. Можно было подумать, что краснофлотцы собираются на обычное тактическое занятие, а не на поле кровавого боя. Но, прислушавшись к разговорам, можно было убедиться, что людей волнует предстоящее сражение. Только не было страха. Моряки шли в бой, сознавая свою силу, охваченные страстным желанием выполнить свой долг.

В 144–м батальоне мне бросился в глаза коренастый, атлетического вида краснофлотец, обвешанный гранатами, бывший кок линкора «Парижская Коммуна», Михаил Апостолов. Старательно протирая винтовку, он поприветствовал меня и с чувством произнес:

— Ну и поработаю же я, товарищ полковой комиссар, дайте только добраться до фашистов! — Он помолчал мгновение и показал на свою винтовку: — Эта штука, конечно, меня не вполне устраивает. По штату я автоматчик, да автоматов не хватило, и коку дали винтовку… Вот и думаю: автомат у фашиста возьму.

Раздалась команда. Одно за другим вытягивались подразделения на узкую дорогу, вьющуюся среди леса. Первым тронулся 144–й батальон. Легко, размашисто шагал впереди капитан — лейтенант Востриков. Рядом с ним шел военком Илларионов.

Мы с комбригом стояли на лесной опушке, смотрели, как проходят подразделения. В строю мелькали знакомые лица, задумчивые, сосредоточенные.

Подразделения двигались бесшумно — ни бряцания оружия, ни разговоров: враг был близко и, несомненно, вел разведку; крайне важно было подойти к его боевым порядкам незаметно, атаковать внезапно.

Последняя колонна скрылась за поворотом. Коноводы подвели к нам оседланных лошадей. Когда я взял в руки поводья, комбриг шутливо заметил:

— Моряк — и вдруг верхом!

— А мне, Максим Павлович, еще в гражданскую приходилось на коне гоняться за белогвардейцами. Чудесный был у меня конь, гривастый, — ответил я, вспомнив прошлое.

Мы нагнали колонну и рысцой проехали сбоку, на ходу обмениваясь короткими фразами с командирами батальонов и рот.