Земля, омытая кровью - [17]

Панна задумалась, грустная. Вспомнила своих боевых друзей, погибших на ее глазах в боях у станиц Славянской, Анастасьевской, Курчанской. Разорвало на куски вражеской миной любимца роты душевного и смелого парня комсорга Ваню Тищенко. Утонул в кубанских плавнях раненный в перестрелке с гитлеровской засадой замполит Карпов.

— Погибали, — проговорила Панна, — каждый раз, казалось, самые лучшие. А жизнь шла своим чередом, день за днем — бои. И вижу: все, все храбрецы и люди — один лучше другого…

На лесной поляне стояла тишина. Бойцы слушали волнующий рассказ, смотрели на отважную девушку — воина, и, наверное, многие, как я, думали: «Сама — то она какой золотой человек!».

* * *

К 20 сентября в бригаде было четыре тысячи штыков. Формирование в основном закончилось, и бригада поступила в подчинение командующего 47–й армией и Новороссийским оборонительным районом генерал — майора А. А. Гречко.

— Сколько у нас коммунистов? — спросил я Рыжова, зайдя в политотдел.

— Четыреста двенадцать.

— А комсомольцев?

— Семьсот двадцать пять.

— Значит, каждый четвертый воин — коммунист или комсомолец.

На лесных полянках проходили партийные и комсомольские собрания. На них обсуждались опыт боев за Новороссийск и предстоящие задачи. Приходили к одному выводу: опыт прошедших боев показал, что бить гитлеровцев мы умеем и можем; осталось бить их до полного уничтожения; мобилизуй себя, будь храбрым, приготовься применить в бою всю силу, всю сноровку и мастерство!

Зайдя как — то под вечер в 144–й батальон, я увидел на опушке леса краснофлотцев, сидевших на траве. На стволе спиленного дерева примостился с газетой в руках старшина 2–й статьи Харламов — статный моряк в сдвинутой чуть набекрень фуражке. Увидев меня, пытался подать команду. Я остановил его:

— Продолжайте беседу!

Харламов рассказывал краснофлотцам о боях за Новороссийск, о подвигах храбрецов. Передовая статья газеты «Красный флот», которую старшина держал в руках, называлась «Военные моряки на защите Юга». В ней шла речь о батальоне Вострикова. Харламов прочитал вслух ее заключительные слова: «Моряки сражаются неистово, стойко, беззаветно, сила сопротивления, сила величайшего отпора врагу возрастает с каждым днем и будет возрастать с каждым часом… Советский моряк! Посмотри на пылающую огнем землю, посмотри на пожарища и пепелища там, где вчера еще цвела жизнь, посмотри — пусть душа твоя запылает великой ненавистью к фашисту! Бей его везде, где встретишь!».

— Это о нас и к нам обращено, товарищи! — глуховатым от волнения голосом закончил Харламов. — Что же ответим мы на это?

— Что говорить? Ждем приказа. За нами дело не станет. Погоним фашистов с Кавказа. Погоним и живыми не выпустим! — сказал за всех один из черноморцев.

— Правильно говорит краснофлотец, — сказал я. — Но не забывайте: для того чтобы успешно бить фашистов, желания одного мало, их надо бить умением, поэтому используйте сейчас каждую минуту, готовьте себя для упорных боев в горах и лесу.

Я подошел к штабной палатке. Мое внимание привлек подросток, одетый в мешковато сидевшую на нем флотскую форму. Он начертил на лужайке круг, отошел шагов на пятнадцать и стал, целясь, бросать в круг одну за другой болванки гранат. Присмотревшись, я увидел, что это были гильзы от снарядов 45–миллиметровой пушки, туго набитые землей, с воткнутыми в горловины деревяшками.

Увидев меня, паренек вытянулся по — военному. Подошедший Востриков пояснил:

— Это наш воспитанник, сын батальона, Витя Чаленко. В Ейске пристал к нам…

Востриков рассказал, как Чаленко прибежал на боевые позиции батальона и сурово, без слез, сказал командиру роты Куницыну: «Фашисты убили моего брата Колю. А сестру ранили. Я хочу с вами!» — «Зачем?» — «Мстить фашистам».

Уговаривали его вернуться домой, предупреждали — в бою страшно, опасно. Парень вспыхнул: «Нет! Я не такой, вы увидите!».

Так и пошел он с батальоном по фронтовым дорогам. Под огнем противника Витя выполнял поручения командиров и краснофлотцев, сам стрелял по фашистам.

Мне вспомнилась собственная юность. Так же вот в 1918 году, шестнадцатилетним, добился, чтобы дали в руки оружие — бить белогвардейцев. Помню, как замирало сердце от восторга, когда меня взяли в Орскую боевую рабочую дружину. Мне тогда довелось участвовать в боях с белогвардейцами Дутова и Колчака. Так и прошли юные годы — в окопах, походах, под пулями.

Мои размышления прервал Витя Чаленко. Он что — то звонко крикнул, собирая свои самодельные «гранаты».

Уходя, я невольно оглянулся и посмотрел еще раз на его мальчишескую фигурку в свисающем с плеч флотском обмундировании.

Под основание клина

«Сниматься с якоря!»

Прохладным и ясным утром 21 сентября я подходил к дачному домику, занятому штабом бригады. На крыльцо, усеянное опавшей листвой, порывисто вышел Кравченко. Он еще издали крикнул:

— Как раз вовремя, Федор Васильевич! Нас вызывают на командный пункт.

Я заметил, что Кравченко радостно возбужден, как бывает в ожидании важных и желанных событий. А предчувствием таких событий мы были охвачены все. Предстояла решающая битва за Кавказ.

Гитлеровцы развернули наступление на Юге. Как мы потом узнали из захваченных в немецком штабе документов, своему плану наступления на Кавказ они дали условное название «Эдельвейс», по имени горного альпийского цветка. Группе армий, осуществлявшей этот план, предписывалось окружить и уничтожить советские войска между Доном и Кубанью, затем обойти с востока и запада Главный Кавказский хребет, форсировать его перевалы с севера и к 15 августа захватить Новороссийск, а к 25 сентября — Баку. Нам стало известно выступление Гитлера в штабе группы армий «Юг» 1 июня 1942 года. «Моя основная мысль, — изрек он тогда, — занять область Кавказа, возможно основательно разбив русские силы… Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен ликвидировать войну…»