Земля обетованная - [116]

Вечерний Лондон даже успокаивал. Хильда решила пройти часть дороги пешком. Она снова почувствовала веру в будущее, и ей захотелось как следует насладиться этим чувством. Большой темный город, прочерченный полосами света, со случайными прохожими, был для этого самым подходящим местом, — местом, где человек мог до конца прочувствовать радость примирения.

5

Оркестр играл «Песню Итонских гребцов». Эмма приостановилась и вслушалась — да, сомнений быть не могло. Риджентс-парк в воскресный день: английские барашковые облака, солнечная погода, как в каком-нибудь стремительном вудхаусовском романе, полным-полно молодых людей в высоких сапогах и хорошеньких девиц в платьях и без, повсюду стареющие тела в стареющих платьях, подобранных выше белых колен, чтобы дать доступ солнечному теплу, и вкрапленные среди них иностранцы с усталыми физиономиями, прервавшие осмотр достопримечательностей и облегченно рухнувшие на подстриженный газон (наконец-то что-то бесплатно), охраняемый невидимыми сторожами, а рядом пара тихо помешанных, и храпящие пьяницы, и множество собак, не говоря уж о знаменитых утках, и поедающих мороженое детях, и взасос целующихся парочках. Оркестранты в пропотевших мундирах бутылочного цвета бодро играли «Песню Итонских гребцов».

Эмма сентиментально улыбнулась. Приятно было снова очутиться в Лондоне. Она приехала рано утром и пошла повидать свою прежнюю хозяйку, которая рассказала ей странную историю о том, как кто-то — по всей вероятности, Лестер — угрожал, что еще вернется и тогда уж ей покажет. Эмма успокоила старушку и решила, что отругает Лестера — как можно быть таким злым? Никто не спорит, хозяйка была старая, несносная ханжа… но ведь она тоже человек. Затем Эмма заглянула в «Смеющуюся утку» и — о счастье! — встретила там кое-кого из их компании; все долго ахали и охали над тем, как она потончала, какая стала «зрелая» после рождения ребенка, какой у нее свежий деревенский цвет лица, и угощали ее джином с итальянским вермутом. Она выпила всего два коктейля и с удовольствием выслушала интереснейший рассказ об Эндрю, который подвизается в телекомпании «Гранада» в серии об официанте, ну, ты же знаешь, да, да, именно эта… так вот Эндрю играет шеф-повара, говорить почти не приходится, пока что вообще ничего, но он занят в каждом эпизоде! Представь себе, сколько он получит, если серию продадут за границу. А Присилла в Национальном театре, можешь себе представить? В Национальном! Это наша-то Прис! Невероятно! И, главное, вовсе не по блату — у режиссера, с которым она сейчас работает, это исключено. А Алекс и Энни, оба такие серьезные, они поступили в одну труппу, работающую на кооперативных началах, и сейчас разъезжают с гастролями по Северному Уэльсу с пьесой о дореволюционном Сиаме (сейчас он, кажется, называется как-то иначе), во всяком случае, очень, как бы тебе сказать, выразительная вещь. Все у них решается голосованием, никаких шуточек, в создании текста участвуют все, а от Совета по искусствам они получили кругленькую сумму в качестве субсидии — недурно, а? А слышала ты…

Она была в восторге от всего. От их безудержной, сумбурной болтовни, от тесной, забитой людьми пивной, от прогулки по городу и парку. У нее родился мальчик, ему было почти три месяца, — и его рождение вселило в Эмму уверенность в себе, которую не могло бы ей дать ничто в мире. Ее родители оказались просто молодцами. Превзошли самих себя в доброте и готовности помочь. Мать клялась даже, что ребенок заставил ее почувствовать себя на двадцать лет моложе, а отец, по всей видимости, нисколько не был обеспокоен возможным порицанием паствы. В течение трех месяцев все четверо жили в полном мире и согласии. Однако со всей ясностью мысли, не изменявшей ей теперь никогда, она понимала, что долго так продолжаться не может. И кроме того, она по-прежнему любила Лестера.

Нужда делает людей изворотливыми. Она слышала, что Дуглас работает над фильмом о Мерлине Рейвене, позвонила ему в Би-би-си и исхитрилась следующий свой гелефонный звонок приурочить к тому дню и часу, когда у Дугласа в кабинете сидел Лестер. Дуглас оказался надежным сообщником. У Эммы было приготовлено четкое предложение: не встретит ли ее Лестер в следующее воскресенье в Риджентс-парке около трех часов дня возле раковины для оркестра? Никаких обязательств.

никаких сцен, никаких истерик, просто чтоб поговорить. Лестер согласился.

Он пришел первый. Она глазам своим не поверила и решила сразу к нему не бежать. Лестер сидел бледный и, как ей показалось, печальный. Темные ботинки, темные брюки, белая рубашка с отложным воротничком; пиджак лежал рядом на траве — по всей вероятности, чтобы быть использованным в качестве подушки. Он курил, излишне часто затягиваясь. Счастье, по всем признакам, снова изменило ему. Эмма стояла в отдалении и, сознавая всю глупость этого, старалась наслать на него добрые флюиды. Ее чувства совершенно не изменились. Но воля окрепла, и тактический план был готов. Ей нужно думать о ребенке.

Сперва Лестер не узнал ее; он с интересом смотрел на тонкую привлекательную и весьма «аристократичную» молодую особу в большой соломенной шляпе, обвитой красной лентой, с корзинкой на руке — прямо Вишенка из сказки, — которая шла через лужайку, помахивая ему; платье обольстительно льнуло к телу, длинные волосы развевались на ветру — ишь ты, прямо как с рекламы, подумал он. И вдруг выяснилось, что это великолепие само идет ему в руки. Лестер невольно встал. Это движение можно было истолковать как дань — пусть несознательную — ее до неузнаваемости изменившейся к лучшему внешности. Она упала ему в объятия и крепко прижалась. Давненько судьба не дарила его такими подарками!