Земля обетованная - [102]

— Слушаю тебя.

— Мы хотим откупить у тебя весь материал — не беспокойся, заплатим хорошо, — после чего уже наши люди доведут дело до конца. И мы тебя возьмем, — милостиво сказал Лестер. — Да, тебя мы возьмем. И тогда уж продадим фильм на своих условиях. Посмотри на дело с нашей точки зрения. Весь материал в твоих руках. Только в твоих. За всю мировую историю никто другой никогда не имел в руках столько материала о Мерлине. Это самый сенсационный товар с начала века. А что получит он сам? Ничтожный… как это говорится… премиальный?..

— Номинальный.

— Номинальный гонорар. А что ты получишь? Немногим больше. А я? Шиш! А ведь все мы можем разом отхватить огромный куш, и Би-би-си внакладе не останется: со временем мы договоримся с ними насчет права телевизионного показа.

— Вы можете делать, что хотите, но я в этом не участвую, — сказал Дуглас.

— Ты же можешь заработать целое состояние. И имя в придачу. Ну кому какое дело… кому в Америке есть дело до того, кто ставил какой-то английский телевизионный фильм? Но это — это тебя сделает. Я все это продумал. Слушайся Лестера, мальчик!

— Я тебя выслушал. И иду обратно к себе в гостиницу.

— Обдумать?

— Ничего не выйдет, Лестер. Я вам не товарищ. Я посоветую Би-би-си не выпускать из рук этот материал. Вы ничего не получите.

— Но ты же не завалишь это предприятие, ведь нет же?

Дуглас выждал минуту-другую, пока не убедился, что до Лестера дойдет весь смысл его ответа.

— Да. Если вы попробуете предпринять что-нибудь в этом роде, то пеняйте на себя.

Лестер приподнялся, размахнулся, сделал шаг вперед, и в этот момент бармен с силой дал ему по скуле, тут же подхватив его под мышки.

— Нате! — сказал он Дугласу. — Забирайте его отсюда. Это ваш приятель. И убирайтесь отсюда оба. Англичане чокнутые!

Дуглас выволок Лестера на тротуар, подтащил к стене и посадил, прислонив спиной.

Лестер медленно приходил в себя.

— Только один вопрос, — сказал Дуглас, опускаясь на колено рядом с ним. — Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Ты согласовал свой проект с Мерлином?

— Мы с Мерлином, — объявил Лестер — глаза его были широко распахнуты, сознание, однако, готовилось запахнуться окончательно, — вот так!

Он выставил вперед два пальца с явным намерением скрестить их, показывая тем самым свою тесную связь, близость, узы дружбы с Рейвеном, но хмель уже окончательно разобрал его, и пальцы так и застыли в любимом жесте Черчилля, когда Лестер погрузился в полное бесчувствие.

Бедняга, думал Дуглас, ты и не подозреваешь, что твой гениальный друг решил выкинуть тебя за борт. Так сказал сам Рейвен! Дуглас огляделся по сторонам, ища глазами такси, чтобы доставить своего двоюродного братца через темный город-скалу в какую-нибудь постель.

IV Любовь и брак

1

Когда Дуглас позвонил, что ему придется задержаться на несколько дней в Нью-Йорке из-за добавочных съемок, Мэри постаралась принять это сообщение спокойно, заверила его, что Джон в восторге от предстоящей поездки на север к бабушке с дедушкой, задала несколько вопросов по поводу концерта, все тем же оживленным, веселым голосом спросила про Лестера, сообщила пару забавных сплетен, положила трубку и, совершенно обессиленная, рухнула в кресло.

До чего же несправедливо! Столько усилий, столько битв с собой — и все зря! Она презирала себя за отсутствие самостоятельности. Хотя Дуглас (по ее желанию) жил отдельно от нее, его поездка в Соединенные Штаты ясно показала, до чего важно ей знать, что он находится где-то неподалеку и в случае чего досягаем. Физически досягаем! Мы превратились… вернее, это я превратилась, поправила себя Мэри с горечью, в насекомое, чья жизнь всецело зависит от сложных сокровенных процессов, идущих в сердцевине какого-то определенного, чрезвычайно нежного растения, — это насекомое разделяет его страдания и умирает вместе с ним. Таким сложным и нежным растением оказался ее брак с Дугласом.

Теперь, когда у нее нашлось время подумать — а Мэри, денно и нощно занятой тщательным, беспощадным разбором их супружеской жизни, казалось, что ничего другого она и не делает, — ей стало ясно, как много требований предъявляли они к своему браку, как противоречивы были эти требования, как сложны и как чреваты опасностями.

Однако, растеряв ранние иллюзии и убедившись, что пришедший с возрастом цинизм малоэффективен, Мэри в своем одиночестве понемногу начала понимать, что опору в жизни ей до сих пор дает лишь этот уродливый, никчемный, безрадостный, исковерканный брак. Ей стало очевидно, что, несмотря на все муки и унижения, обманы, провинности, передержки и бессодержательность, в нем была ее жизнь. И ей так хотелось вырваться из этих пут. Однако сердечный, заботливый, вполне разумный и объяснимый звонок Дугласа — мужа, которого она отвергла, негодяя, который непонятным образом — и несправедливо к тому же — казался в этой ситуации гораздо уравновешенней и жизнерадостней, чем сама она, — привел ее в смятение и вогнал в слезы.

На следующий день Джон отправился автобусом в Камбрию, и Мэри позвонила Майку. Что бы ни случилось — вернется к ней Дуглас или нет, встретит ли она сама кого-нибудь или нет, — что бы ни случилось, она должна научиться жить дальше так, будто брака этого больше не существует. На нем нужно поставить крест. Она должна твердо встать на ноги, и для этого ей нужна помощь. Ей стоило такого труда позвонить Майку, что она еще больше укрепилась в своем решении. Она сомневалась, колебалась, искала доводы против — словом, была как раз в том состоянии, которое сама в себе больше всего ненавидела. Он пришел в тот же вечер.