Земля обетованная - [103]

Однако, увидев его, она сразу же пожалела о своем приглашении. Не потому, что не хотела его видеть, а потому, что требовалось проявить к нему внимание, а все ее внимание было сосредоточено на себе. Он стоял на пороге ее квартиры, как незваный гость, и она нехотя, через силу, пригласила его войти. Почти никаких приготовлений к его приходу она не сделала; прежде она обязательно взбила бы подушки, расставила все по местам, зажгла бы бра, навела бы со свойственным ей вкусом последний лоск, давая понять гостю, что его ждут с радостным нетерпением. Майк все это заметил; ему показалось, что в комнате появился налет небрежения. Грязный стакан, недопитая чашка кофе, две пепельницы, переполненные окурками, растрепанные страницы «Гардиан» на полу. И сама Мэри выглядит неважно, подумал он. Похудела, побледнела, роскошные волосы, стянутые ради удобства узлом на затылке, как-то потускнели. Она не стала предлагать ему кофе, а быстро достала бутылку виски и налила им обоим, добавив совсем немного содовой.

Они уселись под неуютно ярким светом люстры.

Майк сел в бывшее — да и теперешнее — любимое кресло Дугласа. Ничем не замечательное, но удобное. Сколько раз она смотрела на Дугласа, когда он сидел в нем напротив нее, и сейчас, хотя комната была другая и квартиру-то она переменила нарочно, чтобы не будить в памяти подобных воспоминаний, кресло гипнотизировало ее.

— У вас усталый вид.

— Простите?

— У вас довольно усталый вид.

Его повторное замечание так и осталось без ответа. Мэри встала.

— Знаю, что глупо, — сказала она, — но не пересядете ли вы… в другое кресло? О боже!

Майк мгновенно понял, что кроется за этой просьбой, и почувствовал, как испаряется его надежда. Нервы у нее никуда. Он пересел в другое кресло.

— Просто ужас какой-то, — сказала она.

— Мне казалось, что одиночество вам на пользу, — сказал Майк. — Так по крайней мере вы говорили в прошлый раз.

— Мне самой так казалось. Но я ничего не могу поделать с собой.

Так и не села, бедняжка, отметил он про себя, и вид у нее такой потерянный, такой страдальческий, что просто сердце кровью обливается. Она обхватила голову обеими руками, но тут же опустила их, решив, по-видимому, что жест излишне мелодраматичен.

— Что-то будто растет у меня в мозгу. Я серьезно. Растет и непрерывно тяжелеет. Мне кажется, что это какой-то плотный предмет, он пригибает меня к земле, вытягивает из меня все, высасывает все мои силы. И это как-то связано с тем, что я потеряла Дугласа, или с моей тоской по нему, или еще с чем-то… не знаю. Только у меня чувство, что в этом ужасном комке сосредоточено все. Сама же я… Не обращайте внимания. Я просто не могу думать ни о чем другом. Похоже, что я и говорить ни о чем другом не могу.

— Вам нужно выговориться, — сказал Майк.

— Вы так думаете?

— Существует такая теория. Может, это действительно так. А может, вам нужна радикальная перемена. Это тоже, говорят, помогает. Надо как-то расковаться.

— Мне не нужно было приглашать вас. Я нагоняю тоску. Обманутые и брошенные люди всегда скучны, верно ведь?

— Я был под впечатлением, что бросили-то вы.

— Как ни странно, у меня это не укладывается в голове. Хотя в действительности так оно и есть.

Она снова замолчала, и Майк позволил ей унестись мыслями куда-то и погрузиться в ставшую привычной задумчивость. До сих пор он был такой добрый, такой порядочный и почтительный, что его самого с души воротило. Если бы его поведением занялась сенатская комиссия, аттестация, данная ему, сверкала бы чистотой, как реклама стирального порошка. Мэри нервно опустилась на краешек кресла, которое он только что освободил.

— Мэри, — сказал он, — мне кажется, что я люблю вас. И мне кажется, что со временем вы сможете разделить мое чувство. Почему бы нам не проверить себя?

— Проверить?

— Да.

На лице ее появился испуг. Она взвесила его слова.

— Вы хотите сказать — в постели?

— Рано или поздно.

— И что это докажет?

— Едва ли на этот вопрос можно ответить.

— Но я не могу… Дуглас… я еще никогда… Никогда. — Она даже задохнулась.

— По крайней мере мы могли бы уехать куда-нибудь на несколько дней. Оставить эту квартиру. Оставить Лондон. Оставить Англию. Уехать отсюда.

— Я бы с удовольствием.

— Мы могли бы поехать в Париж. Завтра днем. С пятницы по понедельник включительно.

— Париж. Звучит как-то старомодно.

— Он до сих пор хорош.

— Мы как-то были там… с Дугласом… Вы это серьезно?

— Вполне. Мы можем поспеть на дневной рейс. Я знаю небольшую гостиницу рядом с Сен-Жермен. Вам понравится.

— А вдруг нет? Что вы тогда будете делать?

— Поброжу по Парижу.

— Не знаю. Я никогда не изменяла мужу.

— Это не входит в условия. Хотя я намерен быть неотразим. Нет, Мэри. Давайте уедем. Вы и я. Не потому, что вам это надо, и не потому, что я этого хочу, а просто давайте предпримем что-то вместе. Вы и я. А там будет видно.

— Я-то хочу. — Мэри обнаружила, что слезы снова бегут у нее по щекам, но не стала их останавливать. — Я хочу куда-нибудь уехать отсюда. Хочу. Я ужасно хочу освободиться от бремени, которым стал для меня Дуглас. Хочу, чтобы мне хотелось… вашей близости, да, собственно, это просто необходимо, если я хочу на что-то рассчитывать в будущем. Вы ведь понимаете, правда? Я должна. Я должна научиться самостоятельности. Только вот не знаю, что это, в сущности, значит. О господи, ну почему это так?