Земля незнаемая. Зори лютые - [9]

Издавна селились здесь русы: то броднику край приглянется, то смерда судьба занесёт[26]. Редкими выселками жались к морю. Море кормило обильно даже в самый засушливый год.

Ранними вёснами ратаи[27] сеяли рожь-ярицу, по осени сурожь[28]. Оттого и море стали прозывать Сурожским.

На жирных землях хлеба всходили добрые, но сорные. Осенью бабы бережно жали их серпами, вязали в снопы и везли с поля. А в погожий день обмолота в выселках стучали цепами, а на утрамбованных до блеска токах ползали малые дети, выискивая ненароком закатившиеся с глаз колоски.

Кормчий лихо развернул ладью, и она бортом коснулась причала. Босой, с оголённой грудью ладейщик наотмашь кинул канат, и корабль, вздрогнув, замер. Давид сказал:

— Доглядишь за выгрузкой, а я на берег сойду, телеги пригоню.

И пошёл, коренастый, грузный.

Ладейщики забегали, спустили парус, принялись сносить на берег тюки с товаром. Савва направился к ним.

Высокий забор отгораживает дворище Давида от всего мира. Злые псы не пустят сюда чужого. Во дворе на каменном фундаменте дом из сырца, вплотную к нему примыкает клеть для товаров. Двор вымощен булыжником.

Примостившись у стола, Давид костяной палочкой выводил значки на бересте, шептал:

— Две штуки коприны, да брачины штука, да камки…

Костяная палочка царапает письмена. Берестовые грамоты Давид бережно складывает в просторный сундук. Здесь уже немало таких грамот. В одних записывает товары, в других — кому сколько дано купы[29]. Те купы, что дал Давид гостям, принесут ему приклады[30].

Тут же, рядом с Давидом, коротал время Савва.

В горницу тихо вошла старуха, ведавшая домом, остановилась у порога. Давид покосился на неё.

— Там рыбаки кличут.

— Подождут.

Старуха вышла. Давид снова принялся за письмо. Закончив, сказал:

— Выйду-ка.

Савва направился следом.

Во дворе пустынно. Вслед за Давидом Савва вышел за ворота.

У крытого воза стояли два рыбака. Один постарше, невысокий, суетливый, с редкой светлой бородёнкой, другой молодой, худощавый. Давид подошёл, приподнял край рогожки, достал вязку вяленой тарани, поглядел на солнце.

— Ненадобно, да куда вас подевать, возьму. А за купу кунами[31] отдадите. С тебя, Андреяш, — Давид ткнул пальцем в рыбака постарше, — две гривны, а ты, Важен, прошлый раз обещал нынешним летом вернуть?

Андреяш не ответил, почесал бородёнку, а Важен, переминаясь с ноги на ногу, виновато пожал плечами:

— А что, я отдам, только нынче ничего нет.

Давид ушёл в лавку, а рыбаки принялись разгружать воз. Рыбу внесли в клеть, сложили в рогожные мешки. Андреяш уехал, а Важен подошёл к Савве, сказал:

— Давно ты, Савва, не был у нас. С тех пор как в Византию стал ходить, к нам дорогу забыл.

— Не запамятовала ли меня Добронрава? — спросил Савва.

Добронрава, сестра Бажена, в детстве их товарищ по играм, когда утонул отец, стала вместе с Баженом ходить в море за кефалью, а в лиманы за таранью, рыбцом да шемаёй. Иногда плавал с ними и Савва.

— Как не помнить, — удивился Важен. — Вот и сегодня спрашивала.

— Скажи, что приду непременно.

5

Над степью парит орёл. Распластал крылья недвижимо и описывает круг за кругом. В высокой траве попряталось всё живое, затаилось. Но глаза у орла зоркие. Вот он, высмотрев добычу, камнем упал книзу и снова взмыл.

Сурово оглядывает степь тмутороканский идол.

Василько осадил коня. В больших глазах любопытство. Что за болван и к чему он стоит здесь? За спиной Путята пробормотал что-то неразборчиво.

— Никак, молвил, отец? — обернулся Василько.

— Сказываю, что всё тут, как прежде было, когда мы с князем Святославом по этим местам проходили. Вот у этого болвана первых касогов приметили.

Обгоняя Путяту и Василька, двигался полк Яна. Стороной шла дружина Мстислава. Гридни все как на подбор, молодые, крепкие. Блестят на солнце шеломы и щиты, покачивается лес копий.

— А степь-то какая! Гляди, отец, трава коня укрывает. — Василько снял шелом, пригладил чёрные как смоль волосы.

— Тут, Василько, и зверя видимо-невидимо. Вон в стороне топи, так там и кабаны, и птицы всякой.

За разговором время бежало незаметней.

Мстислав ехал далеко впереди дружины. Повернувшись в седле, глазами разыскал Василька, поманил.

— Скачи, Василько, к воеводе, пускай посылает вперёд кашеваров. Надобно роздых людям дать, да и кони приморились.

Василько повернул коня, поехал разыскивать воеводу. Далеко, еле приметные, виднеются горы. Там, по словам Путяты, живут касоги.

Небо чистое, и солнце печёт неимоверно. Броня на Васильке накалилась, пот так и катится из-под шлема. Василько вспоминает Днепр. Сейчас бы окунуться в его прохладную воду да вздремнуть в тени деревьев.

Конь идёт резво, поднимает траву грудью. Василько чуть пустил повод, и конь перешёл на рысь.

Завидев Василька, молодой воевода подмигнул ему, весело спросил:

— Что за весть везёшь, добрый молодец?

— Князь велел наперёд высылать кашеваров с котлами.

— И то пора, — одобрил Ян и позвал ехавшего поодаль сотника, а Василько поскакал догонять дружину.

Путяте приснилось, что он на перевозе в Киеве. На том берегу смерды толпой сгрудились. Одна за другой выстроились телеги. Путята паром подогнал. Начали смерды грузиться, одна телега на паром въехала, другая, а третья никак не становится. Уже смерд и так и этак заводит коня, но всё никак, телега задними колёсами на берегу остаётся. Озлился Путята, взял коня под уздцы и без труда разместил телегу на пароме…