Земля несбывшихся надежд - [67]

Урок не прошел даром. Японцы не отказывали себе в удовольствиях. Они не только грабили, но также оскверняли дома, в которые вламывались. Они никогда не спрашивали, ничего не возвращали, они просто брали то, что хотели, — землю, автомобили, дома, велосипеды, цыплят, зерно, продовольствие, одежду, медикаменты, дочерей, жен, жизни.

Сначала я не проклинала их. Их зверства фактически не касались меня. Я научилась довольно быстро не замечать головы на шестах вдоль дороги. Их империалистическая пропаганда не была помехой. Неужели меня должно было волновать, что они запретили публичное ношение галстука? Понимая, что война была придумана для ужасных злодеяний, я просто решила, что не позволю такой грязной и уродливой расе выбить меня из игры, которую знала так хорошо. Я была высокомерна в те дни. Я знала, как достать для моих детей еду даже из воздуха, если будет необходимо. Я переживу и это тоже, говорила я себе уверенно. Мой муж потерял работу, как только установился японский режим, так что мы потеряли наше право на драгоценные пайковые карточки. Карточки означали рис и сахар. Нас считали бесполезными людьми. Людьми, на которых режим не собирался тратить свои ограниченные ресурсы. Внезапно у меня появилось восемь ртов, которые нужно было кормить, и абсолютно никакого дохода. У меня не было времени на стоны и причитания, некогда было замечать жалостливые взгляды женщин в храме, мужья которых сумели сохранить работу.

Я продала некоторые драгоценности и купила коров, которые сделали мою жизнь трудной, но мы бы никогда не выжили без них. Каждое утро — неважно, шел ли дождь или была ясная погода, — пока было еще темно и прохладно, я садилась на низкий табурет и доила их. Хозяева кофеен и магазинов платили нам японской валютой с изображениями кокосового ореха и банановых деревьев на них. Они нервно передавали из рук в руки эти «банановые» купюры — так их называли. У купюр не было серийного номера, и стоили они каждый месяц все меньше и меньше. Табак ценился больше, чем японская валюта. Некоторые люди старались как можно скорее вложить свои деньги в недвижимость и драгоценности, но для меня главным было иметь достаточно денег, чтобы прокормить детей.

Без пайковых карточек рис можно было купить только на черном рынке по непомерной цене. Рис стал редким и очень дорогим. Продавцы начали увлажнять рис, чтобы увеличить его вес и продать дороже. Люди собирали его по крупицам и берегли для особых случаев — дней рождений или религиозных праздников. Большую часть недели мы ели тапиоку. Из нее готовили все. Ее запекали в хлебе, перерабатывали в лапшу. Даже листья можно было жарить и есть. Ежедневное шинкование, варение, приготовление тапиоки спасло наши жизни, но я возненавидела ее. Возненавидела в полном смысле этого слова. Потом в течение многих летя пробовала убедить себя, что она мне нравится, но все-таки ненавидела этот вязкий вкус. Хлеб был как резиновый. Он подпрыгивал на столе, и когда его жевали, он растягивался между зубами. Лапша была ужасна. Но мы все ели это.

Я пыталась вырастить все, что мне попадалось в руки. Даже куркуму, высушенные плоды которой выглядят странно и уродливо. К концу первого года оккупации я подружилась с госпожой Ананд. Ее муж работал в отделе контроля продовольствия и сумел организовать контрабанду риса с севера Малайи из японских армейских складов. Я прятала контрабандный рис в стропилах крыши нашего дома. Коровы и мой огород спасали нас от страшного голода, который охватил весь штат Паханг. Ситуация стала настолько серьезной, что губернатор наконец предложил, чтобы люди ели два раза в день вместо трех. Возможно, он не знал, что люди уже питались только два раза в день.

Что-нибудь импортное стало редким, как золотой песок. Перед оккупацией я всегда мыла волосы своим детям специальными бобами из Индии. Их привозили связанными в пучки. Перед кипением и приготовлением пюре из твердых темно-коричневых бобов мы вымачивали их. В результате получалась темно-коричневая масса, а на самом деле великолепный шампунь, прекрасно моющий волосы. Потом я придумала мыть волосы моим детям зелеными земляными бобами. Во время японской оккупации я делала собственное мыло из листьев, коры дерева, корицы и цветов. Мы чистили зубы указательным пальцем, опуская его в древесный уголь или иногда в соль, а в качестве зубной щетки использовали мягкие ветки листьев мелии. Я сама изготовляла кокосовое масло, цена на которое выросла с шести до трехсот пятнадцати рингитов к 1945 году. Люди продавали десять маленьких яиц за девяносто рингитов. Но что это было по сравнению с ценой саронга, которая увеличилась с одного рингита и восьми центов до тысячи? Я даже пробовала делать ткань из листьев ананаса и коры дерева, но она была грубой и служила только в качестве мешковины.

Бритвы стали настолько драгоценными, что все обычно точили и перетачивали старые тупые лезвия, тщательно прижимая и протирая их назад и вперед по внутренней стенке стакана. Автомобили исчезли, кроме тех, которые использовали военные и важные японские граждане. Какой-то японец, носивший орденскую ленту, давно присвоил автомобиль Старого Сунга. Основным топливом стали дрова и древесный уголь. Японская армия резервировала почти все лекарственные средства и запасы больниц для своего собственного пользования, и нам пришлось возвратиться к традиционной народной медицине.