Земля несбывшихся надежд - [143]

Настоящий ущерб был нанесен в Сингапуре, где я хорошо узнал свои пороки. Порядочная семья, которую знала мама, предложила мне остановиться у них. Их сын, Ганеша, был на два года старше меня, а дочь такого же возраста, как Анна, которую они называли Аруна. Кажется, она возненавидела меня с того самого момента, когда мы впервые встретились. На лице ее появились гримасы, звучали язвительные комментарии, которые, несомненно, были направлены на меня. Ее мама обычно гладила мои рубашки, и однажды, очень спеша, уже выбегая из дому, она крикнула своей дочери, чтоб та погладила мне рубашку. Аруна с отвращением на лице взяла мою рубашку, чтобы погладить, но я выхватил ее прямо из ее рук.

— Не стоит беспокоиться! — сказал я грубо, отворачиваясь.

Той ночью моя дверь приоткрылась, и в полумраке вошла Аруна. На ней была лишь комбинация, шелковая ткань четко очерчивала линию ее груди. Потрясенный, я не сводил с нее глаз. Когда она подошла достаточно близко, я протянул руку и коснулся ее груди — большой и мягкой. До этого я не знал женского тела. Она ненасытно набросилась на меня. Той ночью я любил ее бессчетное количество раз, а она стонала и извивалась в моих руках, за все это время не произнеся ни слова. И так же молча ушла еще до рассвета, оставив после себя острый запах страсти. Я открыл нараспашку окно и закурил. Там я ненадолго забыл о Мохини, но чувство вины вскоре вернулось.

Следующим утром за завтраком девушка была молчалива и ни разу не взглянула мне в глаза. Язвительные комментарии и гримасы исчезли. Той ночью она снова пришла. Мы поймали ритм. К тому моменту, когда она ушла перед рассветом, я уже хорошо знал ее тело. Я открыл окна, и аромат ее тела исчез.

Мы выработали стиль. Я все меньше и меньше смотрел ей в глаза и все больше ждал ее обнаженного тела. Несколько раз Аруна не приходила ночью. В те дни я курил, пока не засыпал.

Затем однажды она прошептала мне в темноте:

— Я беременна.

Каким наивным я тогда был! Эта реальная мысль, честно говоря, никогда не появлялась в моей затуманенной голове, и я вскочил от внезапного ужаса.

Аруна привлекла меня к себе и в отчаянии прижалась.

— Женись на мне, — умоляла она.

Той ночью мы не занимались любовью. Она ушла рыдая. Я сидел, застывший, на кровати. Она мне даже не очень нравилась, не говоря уже о любви. Я вспоминал о ней, как о сне или привидении, с которым встречаешься только ночью. Воспоминания были всегда бесформенны и расплывчаты. Что я действительно помнил? Прикосновение бархатного язычка к моей спине, нежных губ к моим закрытым глазам, скольжение ее тела по моему и черную воронку, в которой утопало мое чувство вины. И, конечно, ее запах — влажный аромат куркумы. Я не мог заснуть, поэтому выпрыгнул из окна и пошел искать круглосуточную забегаловку в Джалан Серрагон, куда часто заходил. Черное лицо Веллу, освещенное желтым светом газовой лампы, расплылось в широкой улыбке.

— Здравствуйте, учитель! — весело окликнул он.

Я равнодушно улыбнулся и без сил рухнул на деревянную скамейку. Не дожидаясь заказа, он поставил передо мной стакан горячего чая. Затем снова вернулся к своему занятию: охлаждал чай, переливая его из одной эмалированной кружки в другую. Какое-то время я смотрел, как пенящаяся жидкость, искусно растянутая между двух кружек, принимала очертания страусового пера, затем повернул голову и смотрел в темноту. К моим ногам, мяукая, пришла бездомная кошка, и шелудивая собака подкрадывалась, чтобы добыть себе немного еды среди мусора, сваленного в канаве. Всю ночь я просидел, глядя на вереницу людей, приходивших в забегаловку к Веллу за чаем.

Сначала кинозрители, крикливые и жизнерадостные, потом студенты из соседнего колледжа, молодые и беззаботные; после них — проститутки со своими клиентами, два полицейских на дежурстве, а затем — удивительно красивые трансвеститы. Они нагло смотрели на меня. Чем глубже была ночь, тем более и более странные люди приходили, пока, наконец, не приехали мусорщики. Я встал и ушел.

Утром за завтраком я сообщил их отцу хорошую новость: я нашел жилье у одних своих друзей; их дом был ближе к школе, в которой я преподавал. Я не смотрел на нее. Сложил вещи и уехал до того, как настала ночь, снимать тесную комнатку в китайском квартале, где мало что заслуживало внимания. Я стирал свои носки в умывальнике, когда неделю спустя ко мне пришел ее брат.

— Аруна мертва, — сказал он.

Ее образ вспыхнул у меня перед глазами: полураздетая, глаза горят страстью.

— Что?! — не понял я.

— Аруна мертва, — повторил он с застывшим лицом.

Как наяву, я видел ее шею, выгнутую до предела, голову, запрокинутую назад, когда она изгибалась на мне дугой, словно античная греческая скульптура. Она была одного цвета с самой землей.

— Это было самоубийство, — хрипло прозвучал его шепот, как будто он сам не верил тому, что говорил. — Она просто продолжала заходить в море, пока не утонула.

Я видел ее сильное тело и как она уходила, уходила вдаль, но странно — я не чувствовал боли. Трагедия. Клитемнестра мертва. Она больше никогда не станцует в полумраке.

На ее похороны я пришел. Смотрел в безумные глаза ее отца и разделял непонимающую скорбь ее матери с доброжелательностью самозванца-убийцы. Когда я подошел к гробу девушки, то увидел ее лежащей на моей постели, ее бедра обнимали мою подушку, и темные грустные глаза глядели на меня. Этим глазам я не мог лгать. «Спи, Клитемнестра. Спи. Ведь я лучше помню тебя в полумраке», — бормотал я у ее бледного лица. Потом вышел и недвижимо долго сидел на улице. Мой ребенок мертв. И некому было даже плакать по нему. Я вернулся в свою маленькую комнатку и отказался оставить для Аруны место в своей памяти. Она стала прозрачной. Прощай, Клитемнестра. Ты же знаешь, я никогда тебя не любил.