Земля, Небо - [2]

Я стягиваю перчатки, швыряю их в таз, к жуткому месиву из мяса, кости и салфеток. Метарку бы - но если после каждой операции пить, мой запас истощится за неделю. А в этой дыре не то, что метарку - шлюх нет. Я даю последние указания сестрам и выхожу.

Городок стоит в узкой долине. На запад скала, и скала на восток, а на юге - гора, потухший вулкан, чье название состоит из трех пулеметных очередей и одиночного выстрела. Где-то на южных ее склонах прячутся пушки, точно блохи в шкуре огромного зверя. Большей частью позиции фрехи находятся западнее от нас, а абскар - восточнее, но кое-где они пересекаются, перемешиваются и заходят друг другу в тыл. Я гляжу в небо непередаваемо синее, ослепительное, очень холодное; где-то в невообразимой выси скользит серебряная тень самолета, летящего на юг, в Лерани, в Хэйан, в Аргиту... Аргита. Только здесь, на Горгаале я понял, что такое - родина.

Вертолеты стоят на выровненной взрывами площадке на окраине полуразваленного города. Тридцать уродливых ящеров скорчились на утоптанной железными лапами щебенке. Их черные глянцевые бока украшают леранийские опознавательные знаки, ярко-голубые с алым. Я рефлекторно опускаю глаза: на рукав моей куртки нашит маленький аргитянский флаг, три цветные полоски - лиловая, белая, золотая. Я оглядываюсь: серые камни вокруг, серые дома, редкие черные пятна угля и сажи, зеленые - травы, синие с радугой - луж. Я сплевываю в лужу и захожу в барак.

Кварка я застаю в его комнате. Он сидит на раскладном походном стуле, жжет травы на блюдце - откуда ему достать курильницу в опустевшем городе? Ароматный, чуть горький дым наполняет комнатушку, улетучиваясь потихоньку через вентиляционное отверстие. Лицо Кварка в дыму походит на древнехэйанскую маску воина: узкое, цвета темной бронзы, с длинным прямым носом и острыми скулами.

Странно, но Кварк мне нравится. Почти. Я жгуче завидую ему, до спазмов в желудке, завидую его ироническому спокойствию, его потрясающему обаянию, ненавижу его - и все же меня тянет к нему, нему, так унижающему меня одним тем, что он есть. Мазохизм какой-то.

- Добрый вечер, Рред, - произносит лераниец. - Спокойный сегодня выдался денек.

- Вечер? - переспрашиваю я. Да, и вправду: темнеет. Сколько же я простоял за операционным столом? Опять болят колени - это профессиональное у нас, хирургов. Я сажусь рядом с Кварком и медленно вытягиваю ноги.

- Какие новости? - спрашиваю я.

- Обычные, - отвечает он. - Стреляют, хоть и перемирие.

- Я не об этом...

Кварк понимает недоговоренное. Ему тяжелей, чем мне - все порты Горгаала принадлежат детям моря, с которыми у леранийцев старые счеты.

- Дома? Все как обычно...

Он неторопливо пересказывает мне сводку мировых новостей. "Дома" для нас означает - где угодно, только не здесь.

- Чаю? - спрашивает он, закончив. Я киваю. За окном сгущается синева ясного вечера.

Мы пьем пахучий травяной чай, что вяжет рот и чуть дурманит мысли. Не знаю, что за корешки Кварк кидает в чайник, но им удается немного разжать ледяную хватку ненависти на моем сердце. Лераниец болтает о своей жизни на родине, о том, как он вернется, и заведет вторую жену в дополнение к той, которая ждет его дома, и получит повышение по службе. Он даже пустопорожний треп ухитряется превратить в серьезный рассказ. Шумы дня стихают, едва слышится рокочущая вдалеке канонада. Вот уже второй месяц фрехи штурмуют долину Спящей Собаки, где засели абскар. Иногда мне хочется сесть в вертолет, пролететь над островом и расстрелять из ракетомета все, что движется. Хоть тогда эта война кончится. Если только камни не встанут и не начнут стрелять.

Мы вежливо и церемонно прощаемся. Я выхожу из душного барака под темно-синее небо, в холодный ветер. На востоке уже разгорается красный рассвет; три луны плывут в небе, каждая будто слеплена из двух половинок, белой и розовой. Сегодня ночь троелуния, значит, завтра стихнет огонь. Местные горцы измеряют время по сочетаниям лун, устраивают праздники в такие ночи. Где-то в городе горят костры - уже кто-то празднует, палит от радости из автомата в пустое небо.

Как холодно... У нас в Аргите сейчас лето, здесь - зима. Я поплотнее запахиваю куртку и бреду, спотыкаясь в темноте, к госпиталю. Там меня ждет комната, одеяло и милосердный сон.

Утро встречает меня оранжевым светом - Аэн, малое светило, еще не скрылся за невидимым горизонтом, золотой Эон смешивает свое сияние с его кровавыми лучами. Небо отливает бронзой, нависая тяжелым храмовым куполом над долиной Сорока Сторожей. Еще один день.

Рычит вертолет. Я выглядываю из окна - черная туша, покачиваясь, опускается на площадку. Значит, что-то случилось.

Я поспешно встаю, одеваюсь, вздрагивая от прикосновения сыроватой, холодной ткани к пригревшемуся за ночь телу. Развлечения - потом, вначале дела. Утренний обход.

Печальное зрелище. "Нет радости большей, чем умереть за отечество". Хотел бы я встретиться с тем, кто это сказал. Я бы взял этого напыщенного идиота на свой утренний обход. Пусть посмотрит, каково это - умирать за отечество. Я делаю все, что могу - с ограниченным запасом антибиотиков, с бинтами, которые приходится стирать - стирать и засовывать в автоклав, чтобы перевязать следующего несчастного. Но я могу слишком мало. Эти безумцы надпиливают стандартные пули - пуля раскрывается в теле уродливым свинцовым цветком. Пули со сдвигом превращают человеческое тело в лабиринт ходов, подобно короедам в старом бревне. Прыгающие мины разрывают человека пополам, но это уже не по моей части. "...И ввергнет их Господь в ад, где стон, и плач, и скрежет зубовный..." Я спускаюсь в этот ад сам, каждое утро, по перекошенной лестнице. Гнойная вонь преследует меня даже во снах.