Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка - [59]

От дедушкиных осуждающих слов хотелось спрятаться, забиться в щель, хотелось попросить прощения, покаяться. Какой стыд! А если узнает отец?

Но снова подступила сонливость, укачала Кольку, освободила от тошноты и угрызений совести.

Подарок

— Проснулся? Вот и хорошо. А то будить собирались. Умывайся да завтракать иди.

Филимон Митрофанович и бабушка Дуня садились за стол. Дед молчал, и его кустистые брови были насуплены.

Колька боялся на него смотреть. Вот сейчас скажет: «Ошибся я в тебе, друг. Осрамил ты меня. Собирайся, к родителям поедем».

Но бабушка Дуня была ласкова, как всегда. Она даже упрекнула деда:

— Неприветливый ты, Филимон. Нахохлился, ровно сыч. С кем не бывает? Приневолили небось. Душа-то совестливая, отказаться не сумел.

Колька ненавидел себя. «Приневолили»! Да разве это оправдание?

Нетрудно представить огорчение матери. Отец, конечно, скажет: «Ничего себе поколение растет! Строитель будущего!» — и отвернется. А если история дойдет до Славки Патрушева!..

Колька приготовился к самому худшему. Настроение у него было прескверное, к тому же разламывалась от боли голова. Будь что будет! Отправит его дедушка домой — правильно сделает.

Однако дедушка оказался добрее.

— Не егози, Авдотья, сам знаю, что к чему. Послушался тебя, не взял парня на покос. Вот и «порезвился»! К водке приучиться легко. В нашем роду ее не уважали. Я на промысле глотка в рот не беру. И в праздники норму знаю… Николаю тринадцать лет. В его годы я и по хозяйству подсоблял, и на промысел с папашей ходил. Как бы с Николаем ни случилось, а случилось. Начало баловству. Потому пойдет с нами на покос. Научится косой махать — лишним не будет.

Колька готов был расцеловать дедушку Филимона. У него даже голова как будто перестала болеть. Сенокос! Пусть Колька никогда не косил. Неважно. Он приложит все силы, чтобы научиться. Он искупит свой позор!

Старики больше не вспоминали о Колькином проступке. Позавтракали, быстро собрались.

Кольке дали маленькую косу. Он половчее приспособил ее на плече и нес как величайшую ценность, не замечая, что держит с неуклюжестью новичка.

Бабушка Дуня умилилась его виду:

— Этой литовкой Витюшенька приучался косить. Поглядела на Николашу — словно бы Витенька идет. Разве что волосом посветлее был. А так — две капельки одинаковые.

Колька радовался, что бабушка Дуня уводит разговор все дальше от вчерашней истории, и с замиранием сердца наблюдал за дедом. Как-то он?

Нестеровы свернули с дороги на узкую тропинку, проложенную среди елового и березового мелколесья. Древесная поросль, по-видимому, навалилась на когда-то оберегаемую, а теперь брошенную луговину. На узенькую дорожку наступали травы. Над травами горделиво поднимались розовые цветы иван-чая. Цвел белоголовник, и сладко пахло мятой.

— Душица поспела. Для чаю надобно запасти, — напомнил дед бабушке Дуне.

Невдалеке слышались голоса и звонкое равномерное джиканье.

— Косят уже, — сказал дедушка Филимон.

По большой поляне двигался высокий человек в расстегнутой косоворотке и, словно играючи, помахивал косой. После каждого взмаха у его ног ложился зеленый вал скошенной травы. Этого косаря Колька видел в деревне. А вот девушку в белой кофточке и красной косынке, которая косила несколько позади мужчины, встречать не приходилось. Ближе к лесу Колька заметил вчерашнюю девочку, Надюшку.

Она была в том же коричневом платьице и в сапогах. Надюшка косила.

По выкошенному лугу с криком и хохотом, прихрамывая, гонялся за черным щенком Степанко.

— Евмену Тихоновичу Бурнашеву наше почтение, — приветствовал дедушка высокого косца. — Ране всех пришел, бригадир?

— С опозданием тебя, Митрофаныч, — отозвался тот.

— Призадержались чуток. Внуку литовку направлял.

— Эге, вон ты какой! — оживился бригадир, будто впервые увидел Кольку. — Ну, давай лапу, товарищ!

Глаза Бурнашева поигрывали хитрецой. Несомненно, ему все было известно о Кольке.

— Не знаю, чем и отблагодарить твоего внука, Митрофаныч? Лодку мою вчера поймал. Вышла бы на быстрину — попробуй, догони!

— Не стоит благодарностей, — нахмурился дедушка.

У Кольки заныла душа: конечно, Бурнашев подсмеивается и сейчас начнет выспрашивать о вчерашнем. Лодка лишь предлог.

— Ну нет. Решительных ребят уважаю.

Бригадир закурил и, крепко зажав в зубах самодельный деревянный мундштук, вынул из черных кожаных ножен светлый, как стекло, клинок. Приставил к затылку, поросшему курчавым пухом. Нож брил волосы.

Довольный, бригадир сунул сверкающее лезвие в ножны и снял их с пояса.

— Охотник? Верно? — улыбнулся он и, не спрашивая разрешения, отстегнул Колькин ремень, повесил нож.

— Носи! Это за решительность. А что оступился вчера у Кочкиных — наука на будущее. Сам делай выводы.

Если бы Колька мог видеть себя в этот момент, он, вероятно, сравнил бы свое лицо с вареной свеклой. Вообще, вел он себя по-дурацки. От подарка не отказался и так растерялся, что даже позабыл поблагодарить. Стоял как столб да краснел.

— Бесценный подарок. Охотницкий нож не игрушка — просиял дедушка Филимон. — Береги его. Нож в тайге — правая рука… А ты как, Евмен? Без ножа несподручно.

— У меня еще есть.

Бурнашев, как будто ничего не произошло, стал говорить об артельных делах.